«Меня никто, кроме народа, не любит…»

-- Борис Юрьевич, а чувство юмора развить можно или что есть, то есть?

-- Это хитрый вопрос, знаете ли… Есть редчайшая категория людей, у которых вообще нет и никогда не было чувства юмора. Я на таких н летал в своей жизни. Сначала обалдевал, а потом, как в известной пьесе «Ужин с дураком», стал получать от этого удовольствие. Эти люди, которые не умеют смеяться, они как дальтоники. Как в том анекдоте, когда муж говорит жене: «Я должен тебе признаться — я дальтоник». — «Ну, — отвечает та, — тогда и я признаюсь: я — негритянка».

Ой, ой, ой, ой! Сейчас паузу сделаем — я Ханге обещал позвонить, да меня так завертели, она обидится! Меня тут увидела, и всё та же история, говорит: Борис Юрьевич, вот мой ребенок… (В трубку.) Ленка, у тебя очень милое дитё, я фотографии посмотрел до того, ты не думай… но мы не подтянем, нет. Мне нужен такой утрированный, такая африканская девочка, чтоб анекдот работал. Не просто чтобы она хорошо загорела … Но ты не волнуйся, у нас длинные руки, ноги, разберемся, поставим на учет. Ну, ты ж понимаешь, очень специфично это всё, честно тебе говорю, как человеку, не тете с улицы. Вот та еврейская твоя половина, она все равно работает — ничего не сделать! Еврейские корни начинают разбавлять. Третий ребенок будет уже просто смуглым. (Кладет трубку.) У меня сюжет должен сниматься, так вот Ханга меня поймала вчера, прибежала… ну, как всегда, еврейские штучки, хоть и черная: мой ребенок — самый лучший, ну, понимаете… Но мне нужна настоящая черная. А у Ханги прадедушка вообще был раввин… Анекдот в том, что у нее прадедушка — раввин! Абсолютный анекдот: сидит негр, читает еврейскую газету, ему говорят: «Тебе чего, мало?»

-- «Ребенка на учет поставим…» Если бы это сказали где-то в другом месте…

-- Да нет, тут «встать на учет» за счастье считают. У нас есть актерское агентство детское. Вот там на учет и ставим.

-- С какими трудностями еще, кроме навязчивых настойчивых родителей, приходится сталкиваться?

-- Трудности всегда есть, просто так, легко ничего не дается вообще в этой жизни. И, кажется, чем легче происходит всё на экране, тем труднее этого добиться. За легкостью, которую вы видите на экране, скрывается адская работа. Вот мы с вами сейчас разговариваем, а у нас сложнейший сюжет, дебютирует мальчик, очень все непросто… Эксцентрическая история. Мальчик говорит: «Давай помогу!» А сам всё ломает, что только может. Этот сюжет сейчас снимается под Москвой, там три каскадера, там падают с крыши, там масса всякой всячины. Это очень непросто. И вообще просто не бывает, наверное. Каждый раз на что-то натыкаешься, на загадочные вещи порой. То привели ребенка — замечательно играет, а у него аллергия, в квартире, где мы снимаем, — кот. Ну, никто же не ожидал, не спрашивал, есть ли у него аллергия. И ребенок рыдает, слезы льет, а играть надо.

Бывает всё совсем неожиданно. Вот снимаем, мальчик лихой, а тут маленькая собачка — так он боится ее как огня. Смешная собачка, крохотная. А он боится! Или снимаем сюжет, где мальчик целует лягушку живую, огромную — мы притащили бразильскую жабу…

-- А где жабу брали?

-- В зоопарке, Николай Дроздов привозил/ (//Разводит руками://.) Вот такая вот, страшная как черт. Ну, надо целовать. Пришлось всем уговаривать. Всё время что-то происходит, то так, то сяк, все время что-то надо. У нас есть грандиозный Саша Головин, уже подросший, который бросался везде, — если надо, так он тут же, прям с головой нырял.

Вот была история: утвердили девочку на главную роль, атаманша такая, а подружку взяли послабее, ну явно послабее, у нее всего две реплики. А на съемках всё наоборот. Я приехал на съемки, спрашиваю: как дела? Мне говорят: не знаем, что делать, девочку, главную героиню, заклинило, а та, подружка, разговорилась… Я предлагаю: а давайте их прямо сейчас влёт поменяем местами. Поменяли. И сюжет пулей полетел. Ну, так появилась Глюк’оZа в конечном cчете, Наташа Ионова. Она и была той второй девчонкой.

-- А когда дети волнуются, что делаете?

-- «Школа моей мечты», 1994 г.Ну, начинаешь сбивать с ребенка нервы. Говоришь простейшие вещи: «Как зовут? В школе? Какой класс? Что любишь? В футбол играешь, нет? Забил хоть раз гол-то? Да ладно!» Впутываешь его в разговор. Вроде как мы — свои. «Что, двойки, две?» Нет такого ребенка, которого бы я «не разобрал». Просто одного я «разберу» за пять минут, другого за двадцать, а третьего — за день. Но он все равно будет со мной. Я про другое. Вот уже думаешь, ребенка отпустило, но оказывается, у него что-то там снова внутри сжалось, оказывается, на него уже мама успела наорать за то, что не так себя повел, не то сделал. Или он готовился прочесть целое стихотворение, а ему говорят: «Всё, хорошо-хорошо, хватит!» Но для него это стихотворение было главным, гордостью.

-- Свою работу над ералашевскими короткометражками вы разбавили, сняв в 2009 году более чем серьезную полнометражную «Крышу».

-- Да, это совсем не юмор. Это большое кино. Большое движение. Тоже предмет для разговора, я думаю. Обидно, что картину толком не видели зрители. Ее пару лет назад показали по телевизору 1 мая в 21:30. Но смотреть серьезное кино, когда за окном шашлык-машлык? Потом ее повторили по ТВЦ в хорошее время, но ТВЦ есть ТВЦ — не самый массовый канал. Я как автор картины объехал после этого всю страну, и я видел этих рыдающих людей, рыдающих по-настоящему, до вечера, после обсуждения рыдающих, понимаете. Я сделал, ну, не документальное, конечно, кино, но я все время искал правду во всем — в отношениях, каждое словечко с детьми мы десять раз прокручивали, чтобы оно было настоящим детским.

-- К сожалению, многим эта правда не нужна…

Да, у фильма было много противников. Кинематографический мир, например, хочет чего-то совершенно другого. Или был я в одном ВУЗе, педагогическом университете, парень лет двадцати говорит: «Ну что вы сделали? Зачем вы меня загрузили? Я теперь буду недели две об этом думать. Оно мне надо?» Я говорю: «Надо». Он не понял, но его слова для меня были самой большой благодарностью. Я хотел, чтобы меня услышали люди. Или еще — на первом московском показе, когда даже не было качественной картинки, ко мне подошла одна дама и так на ухо говорит: «Ты зачем про нас всю правду рассказал?» Что за дама, не знаю точно. Она сказала — Боря. Ну, огромное количество людей считают, что они мои близкие друзья. Я не возражаю. Или еще в Ростове после просмотра и обсуждения ко мне подошла другая дама, с самым большим ведром попкорна, которое было доверху наполнено, и говорит: «Видите, купила, но не притронулась».

-- Вот это критерий!

-- Да, я и сам плакал, когда смотрел свое кино, — и мне настолько было приятно слышать про это ведро. Я просто внутри этой «Крыши», внутри каждого ребенка, внутри каждой проблемы — детской или недетской, женской, той, например, что раздирает взрослую героиню: ей 40 лет, с одной стороны, у нее страсти по Фрейду, с другой — она хорошая мать. Или та, которая с утра до вечера работает, вроде как чтобы ее дочка была не хуже других, а на самом деле бегает от своего одиночества. Это обычные вещи, простейшие, с которыми многие сталкиваются, но настолько верные, что люди и злятся от этого. Знаете, как у Лема в «Солярисе», никто не хотел вспоминать старушку, а она все время приходит.

«Поливали» меня как угодно. Но я тут вспомнил фразу, которую сказал один чиновник Людмиле Гурченко: «Как же вы можете так жить, Людмила Марковна? Вас же никто, кроме народа, не любит!» Это гениально! И вот меня никто, кроме народа, не любит. Всё, что я делаю, — никто, кроме народа, не любит. Лишь очень небольшая часть кинематографического и творческого мира уважает то, чем я 38 лет занимаюсь. Но я ведь этим занимаюсь не для того, чтобы понравиться нашим киношникам. А чтобы люди разные смотрели и находили что-то в этом для себя. И народ ко мне на улице подходит, благодарит.

А как-то Сергей Стадлер, питерский знаменитый скрипач, меня случайно увидел и стал говорить о «Ералаше», о втором, третьем плане, который мы все время закладываем в сюжеты. Когда не просто герой падает балдой, когда есть в этом огромный смысл, когда удается уйти в притчу. Вот, например, старый сюжет — девочка толстая, здоровая бежит за худеньким мальчиком, ломая все вокруг, наконец, она его задавливает в углу, и он говорит: «Ну, ладно, Петрова, я буду с тобой дружить», а она ему: «То-то же!» — швыряет портфель, и он с ним в три погибели уходит. Это уже притча, не анекдот, история более суровая, и таких много у нас.

-- Вы как-то сказали, что детский кинопрокат на Западе не рассчитан на думающую аудиторию, что там нет умного юмора. Ничего не изменилось за последнее время?

-- Аналогов нашей передачи там нет. Главное, нет такой формы подачи материала. Мне не интересно просто «поржать». Мне же хочется что-то в это вложить: любопытное, неожиданное, поворотное, свежее. Мы над этим всё время думаем. И здорово, когда что-то появляется чистое и мудрое. Вот сюжет, который называется «Прощай, оружие!»: мальчику подарили пистолетик, и он бегает, во все стороны стреляет. Выстрелил — сломал ветку, расколол фонарь, уже целится в кошку — и вдруг натыкается на автомат, из которого целится такой же пацан. Раздается выстрел, первый парень падает, окровавленный. Второй подбегает: «Ты что? Мы же играем!» И мы видим, что упавший встает, всё нормально — но герой берет пистолет и швыряет его в стену. Понимаете, это философия. Недаром сюжет называется «Прощай, оружие!», и вот это мне дорого.

-- Начиная с рождения «Ералаша», с 1974 года, сколько выпусков было? Сколько сюжетов? И как часто выходит киножурнал сегодня?

-- Число выпусков приближается к 270. Сюжетов около тысячи. Сейчас мы делаем 12 номеров в год. Очень тщательно работаем, выбираем хороших артистов. Если что-то не получается, мы идем, переделываем, переснимаем, поправляем. Для меня очень важно отношение зрителей. Я как бы один на один со зрителем. Все время помню про ту любовь народную… Конечно, нам всё труднее. Сейчас много юмористических передач. И дети сейчас очень сильно изменились, изменились их отношения, у них уже души в 3D все, понимаете?

-- А что, запретных тем в «Ералаше» действительно нет?

 -- Если найдется автор, который интересно и тактично подаст тему мастурбации в юном возрасте, у мальчиков, у девочек, неважно, то почему не снять? Что глаза закрывать? Так же и с наркотиками. Но тут подход надо найти. Просто тупо покурил — нет, это слишком в лоб. Честно говоря, мы стараемся эти вещи, детскую преступность и всё такое, по-другому подавать. У нас не хулиганы, а шалуны. Это очень важно. Мы — шалуны. Хотя иногда проходим на грани фола. Был у нас сюжет, когда училка танцует перед учеником стриптиз, снимая с себя очки, шарф и туфлю. Мне как режиссеру было важно сохранить при внешней неприличности абсолютную приличность. А делать вид, что дети не знают, что такое стриптиз, — это же глупость!

Или еще сюжет. Мальчик приходит, девочка зовет его из ванной. Она сидит в пене, вынимает то ногу голую, то руку, щебечет, он весь нервничает, а потом она говорит: «Ты мне спинку не потрешь?» Он падает без сознания, а она: «Ты чего?» И встает: «Комбинезончик стираю, а сзади не достаю». Она так стирает на себе, чтоб комбинезончик не сел. Шоковый сюжетик. На грани. А вот сейчас принесли сюжет, нравится, но я побаиваюсь и сказал, чтобы переделывали: девочка с мальчиком после каких-то там игровых автоматов, аттракционов, она говорит: «Спасибо, какой же ты приятный парень! С тобой так интересно, везде покатались». Он ей: «А пойдем ко мне домой!» Она: «Ну что ты!» Он: «Ну, у меня дома игра есть, то, сё..» И она: «Все вы, мужики, одинаковы, только домой затащить! Я думала, ты… а ты такой же, как все! Я знаю-знаю… Сначала мультики, игра, а потом заставишь меня за себя уроки делать?!» Ну, понимаете, да?… Сейчас, даже если мы возьмем детей 10-летних, все равно скабрезно получится.

-- Можете представить, что было бы с «Ералашем», если бы его, как ходили слухи, стала делать Гай Германика?

-- Она вообще талантливый человек на самом деле. Последней картиной она еще раз доказала это. Там очень узнаваемые все образы, все ситуации — я про «Краткий курс счастливой жизни». А вот «Школа», «Все умрут, а я останусь» — тут она о 14–15-летних, а в моих картинах 12-летние дети. Это колоссальная разница.

-- Но ведь не всё исчерпывается ее сюжетами?

-- Если снимать, как две кошки увеличивают свою численность на фоне заката, красивого, уходящего солнца, — это одна история. А на помойке — это уже другое. Понимаете, да? Вот и всё. Она просто выкинула все светлое, что существует вообще в природе, в детях.

Но что касается «Краткого курса», там одну из женщин сыграла Светка Ходченкова, и то, что она играет, — правда. Это кино о том, как всё разваливается. Я, как режиссер, понимаю Гай Германику. И в моей «Крыше» всё разваливается, у каждого свои проблемы. И даже масса людей говорила мне: «Вот если б ты своих героинь убил!» А я оставил жить. Когда третья девочка подбегает к тем двум, стоящим на краю крыши, она говорит: «Мы должны жить, и ничто нам не помешает!» Даже в песне там: «Чтобы свет наших глаз никогда не померк, надо чаще смотреть нам не вниз, а наверх. И не верь никому, что любви в мире нет, как бы мы без любви появились на свет?»

-- Насколько вам важно, что вы еврей?

-- Я живу в стране, в которой меня меньше всего интересует моя национальность как таковая, но я ее и не стесняюсь. Уже прошло то время, когда я спрашивал: «Пап, он еврей, что ли?» — «Шшш, тихо!» — «Пап, ну что я сказал?» Хотя в этой стране до сих пор еврейский вопрос актуален. Я всегда считал, что евреям достается. Но, знаете, есть фраза, которую некоторые трактуют как антисемитскую, а я, как человек, который с иронией подходит вообще ко всему, считаю просто грандиозной: евреям достается всё с трудом — но достается всё! Это так мудро! Еще был анекдот в свое время, когда водку продавали до семи: тогда были семиты и антисемиты. Семиты кто такие? Те, кто успели купить водку до семи, антисемиты — которые не успели, но думают, что в этом виноваты евреи. Гениально просто! Евреи — самая загадочная национальность. Не хочется уходить в какие-то печальные истории. Но когда Испания приняла евреев, там обрадовались: мол, такие люди — не воры, работяги, а проходит лет двадцать, испанец смотрит, а еврей богаче его стал, и давай их гнать! Ну что вам рассказывать «Испанскую балладу»? Потом Германия, которая дольше всех «держалась» в этом вопросе. А получили мы от Германии так, что не дай Бог никому. А вот что касается Англии, был анекдот. Почему там нет антисемитов? Потому что в Англии не считают, что евреи умнее их. И всё. Но в нашей стране евреям все достается с дичайшим трудом. Единственное, что «спасает» сейчас — это нашествие всех остальных национальностей, которые намного агрессивнее, злее. Не хочу, конечно, никого обидеть, но мимо этого пройти невозможно. Самое обидное — всю жизнь евреи старались работать не на свой народ, а на ту страну, в которой живут, на ту культуру, в которой находятся, и в ней добивались потрясающих результатов.

-- А нужно ли детям ощущать свою национальность?

-- Это долгий разговор. Многие начинают воспитывать: еврей, еврей, еврей. Я не уверен, что это нужно. Ведь еврейство плохо не только тем, что тебя ненавидят, но и тем, что ты в ответ начинаешь ненавидеть всех. Это так же ужасно. Это абсолютно одно и то же. Поэтому нейтрально нужно воспитывать ребенка. Хотя, конечно, у еврейского народа великая история. Но я считаю, что человек славится не своей национальностью, а своими делами, своим характером, своим отношением к делу, к жизни, к людям. Давайте из этого исходить. Воспитывая ребенка, не ставьте ему специально каких-то границ. Он и так, к сожалению, с этим столкнется. Антисемитизм во всем мире существует. И в той самой проеврейской Америке есть замечательный антисемитизм. Марлон Брандо, который Крестного отца играл, — точно антисемит, и Мел Гибсон, который снял «Страсти Христовы», — тоже. Брандо в передаче у Ларри Кинга как-то сказал, что вот, мол, интересно: как злодея играть, так или желтые, или черные, а евреи никогда своих на роли злодеев не назначают. Сказал — и получил такой ливень дерьма! Там с антисемитизмом борются. И во Франции это запрещают. А вообще, какой бы мы ни были национальности, я считаю, что у всех у нас Бог один, он нас всех держит, если существует, конечно.

-- А у вас есть сомнения?

-- Ну, как вам сказать? Я живу с Богом в себе, для меня это очень важно. Бог живет во мне. Тратить деньги на молитвы — не трачу. И никогда ничего не прошу. Я прекрасно понимаю: что, Богу больше нечего делать, как только заниматься моими делами? Вот эти руки, мозги. Я все делаю сам.

-- В чем для вас смысл жизни?

-- Я верю, что человек создан для того, чтобы прожив жизнь, оставить свой след. След созидательный — что-то построить, сделать. И хоть это уже не модно — но: «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Я человек, который безумно любит то, чем занимается, и искренне хочет этим делиться. Про меня всякие ходят истории, что я помешан на своем «Ералаше». Наверное. Но это дело, которому я посвятил большую часть своей жизни — 38 лет!

-- В одном интервью вы сказали, что ходите по солнечной стороне улицы. Легко ли это?

-- Мне — да. Поверьте, столько было всяких горьких ситуаций в жизни. Главная трагедия — уход близких людей, мамы, папы. Но эти горькие ситуации, как ни парадоксально, учат острее видеть хорошее. «На солнечной стороне» — сейчас у меня выходит книжка с таким названием, там собраны куски моих интервью, стихи.

-- Известно, что свой путь к «Ералашу» вы начинали с работы грузчика на киностудии им. Горького. Куда менее известно о том, что вы работали в ракетостроении. Можете немножко рассказать об этом?

-- Я с пяти лет был артистом, выступал с отцом в эстрадном номере, потом в 14 лет все бросил, пошел учиться строить ракеты, готовился стать конструктором-технологом. Занимался ЖРД — жидкими ракетными двигателями. Я иногда пилотов пугаю своими бывшими знаниями. Но это так говорится — «строить ракеты». У ракеты же не сидишь. У каждого свой маленький план, у меня — три винтика… Но в 20 лет я понял, что это совершенно не мое. И снова все повернул. Творчество мне дороже всего. Я человек, который любит, чтобы все смеялись. Я рассказывал анекдоты Утесову, Никулину, Трахтенбергу… И сейчас всем рассказываю.

-- Для «Букника» еще расскажете? Для мальчишек и девчонок, а также их родителей?

Вообще есть несколько еврейских анекдотов, перед которыми я преклоняюсь. Первый. После чудовищного погрома один старик заходит к другому и видит, что погромщики распяли того на двери, и говорит: «Хаим, тебе, наверное, очень больно…» — «Нет, только когда смеюсь». Вот такой вот очень «двойной» анекдот. Второй. Ортодоксальный еврей, который всю жизнь только молился, молился, молился, в 60 лет влюбился в молоденькую девочку, срезал пейсы, выбросил традиционную шляпу, купил новую, зеленую, рыжие ботинки, шикарный пиджак. Его сбивает насмерть машина, он попадает ко Всевышнему, говорит: «Ты что сделал? Я всю жизнь только молился Тебе, мне 60, ей 20, и что мне осталось?» Бог на это: «Изя, я тебя просто не узнал!» Это очень высокая философия. Есть еще философский. На прощанье. Один человек жалуется другу: «Все плохо, меня выгнали с работы, сына выгоняют из школы за двойки, жена говорит — ну вас, к чертовой матери, сами разбирайтесь. Денег нет, ничего нет, что делать?» — «А ты повесь плакат "Так будет не всегда!"» Через месяц: «Ты не представляешь, я нашел шикарную работу, сын исправил все двойки, жена счастлива!» А ему в ответ: «Ты плакатик-то не снимай».