Одеяло колючее, подушка — вонючая

Когда мы начали собирать истории из нашего общего, хоть и крайне обширного географически, пионерско-лагерного прошлого, то хотели делать забавный материал. Казалось, что большинство историй на самом деле очень смешные. Даже если некоторые — из разряда «каждый день с двух до трех стоял (-а) у забора и ждал (-а) родителей» — мы сами и относим к категории «детская травма», рассказываем их все-таки со смехом. В крайнем случае с иронией.
Смешных историй предостаточно, как и трагикомических. Но обнаружилось, что в советских пионерских лагерях бывало не только весело или тоскливо, но и страшно.
В общем, забавно у нас не получилось, зато получилось честно: есть про страшное, а есть — про очень страшное, но и про доброе, милое или смешное — тоже.


Пионерлагерь «Локса» Эстонского морского пароходства, 1990 год 

Катя Болотовская
Пионерлагерь «Маяк» Академии педнаук, 1986-й или 1987 год
У меня вшей нашли в лагере. И хотя лагерь был распрекраснейший и дети в нем были самые лучшие, вши есть вши. Мне казалось, что все от меня шарахаются, пальцем показывают и стараются отсесть подальше. И вообще больше не любят, и на дискотеке никто не приглашал!!!
Я рыдала двое суток, а потом наш доктор позвонил моим родителям и велел им увезти меня на два дня в Москву. Вернулась я обратно, тайком прихватив из дома электронную игру «Ну, погоди!». Про вшей, разумеется, все тут же забыли: игрушка тогда была редкостью и поиграть в нее хотели все, включая вожатых.
А врача, который вызвал моих родителей, кстати, звали, Андрей Устинович Лекманов. Это папа филолога Олега Лекманова.

Лея Любомирская
Какое-то дитя писало домой: «Кормят хорошо, только Лея рассказывает страшные скаски нанычь, потом заснуть никак не возможно».

Сергей Кузнецов
После третьего класса меня отправили в пионерский лагерь, и мне там не понравилось. Долго я размышлял, как убедить родителей забрать меня домой, а потом вспомнил, что недавно начал учить с мамой французский язык. Я послал домой лаконичную открытку: «Приезджай. Забываю французский».
В ответ мне написали большое письмо, в котором рассказывали, что Пушкин жил в лицее много лет, вообще не видя своих родителей, — и ничего, вырос великим русским поэтом. Уже тогда я чувствовал, что мое призвание — это проза, поэтому ответил еще одним по-спартански кратким письмом:
«Я не Пушкин. Приезджай».
Надо сказать, что я писал эти открытки как настоящий писатель — в целях самовыражения, а не для достижения практического результата: честно говоря, я не верил, что мне удастся уговорить родителей.
Эти письма до сих пор хранятся у них в архиве как прекрасные образцы эпистолярного жанра.
Много лет я пересказывал эту историю разным друзьям, и она обрастала разными подробностями, но главный момент — Приезджай. Забываю французский — оставался без изменений.
Неделю назад один из моих молодых коллег разбирал семейный архив своей жены и нашел письмо, написанное тестем (ныне уже покойным) из пионерлагеря. Письмо было написано за много лет до моей поездки и даже за несколько лет до моего рождения. В отличие от моих открыток, это было большое письмо, но где-то в середине попалось «французский я совсем не забыл». Коллега позвонил мне посреди ночи и спросил:
— Что там за фетиш был в вашем поколении с французским?

А тем далеким летом все закончилось тем, что папа приехал — и забрал меня. Это было огромное чудо. И за него я всегда буду папе благодарен.

Маша
Пионерский лагерь под Купавной, 1985 год
Однажды родители, бабушка и тетя приехали на родительский день. Ну, захватили с собой себе какой-то еды, картошки нажарили (такая раньше, видимо, была традиция для пикников). Рассчитывали, что меня в столовой обедом накормят, как обычно. Не разводя лишних слюней от встречи с соскучившимися родственниками, я развернула их походную сумку и без всяких приборов сожрала все четыре порции жареной картошки и восемь сосисок.
А родители, на минуточку, выехали в семь утра и раньше вечера домой попасть не рассчитывали. Но я и представить не могла, что это не мне гостинец. Не мне, так страдающей от столовской еды. Я же еле выжила там. Единственное съедобное блюдо там был черный хлеб.

Алена Лысенко-Шварц 
Пионерский лагерь под Клином, 1975 год
Лагерь не помню, мне лет 12. С нами в отряд поместили детдомовских, раскидали по домикам человек по пять. Никто не хотел ложиться с ними рядом — койки сдвоенные. Я одна захотела, так их было жалко. Девочки стрижены под ноль, к лету обросли на пару сантиметров. Пахло от них невыносимо совершенно, карболкой и нечистотами одновременно. Так, видимо, в тюрьме пахнет, решила я.
Они были всегда в готовности ударить в ответ, сгруппированы, держались вместе, никому не доверяли, на угощение смотрели как на провокацию, вслед за которой начнется настоящий уже бой.
Лида, которая была моей соседкой, не знала, отчего бывают месячные, считала, что умирает. Я объяснила ей, как могла: она не поверила, никакой гигиены не знала, ничем не пользовалась. Все время повторяла: «Я скоро сяду и там умру, скорей бы».
Мальчишки детдомовских боялись пуще пацанов из старших отрядов: лагерь у нас был вполне культурный, дети архитекторов и строителей.
На родительский день привезенные печенья-варенья хорошие люди делили между своей группкой из 2–6 человек, а плохие жрали под одеялом. Я — девочка из семьи директора школы, со мной некому было оставаться на лето после смерти бабушки, в лагерь ездила много лет, на все смены.
После смерти бабушки рухнул весь мой мир с пианино на даче, печкой-голландкой, кружевными воротничками и огромными книжками в старинных переплетах, нежностью и чудесными гостями. Лагеря и лето ненавидела полжизни, да и сейчас вспоминать тяжело и дико.



Пионерлагерь им. Никонова, ЭССР, 1956 год 

Тамара Зибунова
Пионерский лагерь от электротехнического завода им. Калинина, под Таллинном, 1968 год
Я работала воспитателем в отряде, где были дети 12 лет. У нас было два горниста, которые по очереди, через день, трубили подъем и отбой.
За пятнадцать минут до общего подъема я пришла разбудить горниста — того, чья очередь была в этот день; разбудила и вышла из палаты. Однако второй мальчишка оказался проворнее, отнял у дежурного горн и не отдавал. Сунул его в рот и зачем-то обхватил зубами. Возмущенный напарник попытался отнять горн, что ему вполне удалось. Вместе с горном изо рта вылетело и несколько (!!!) передних (и уже коренных) зубов обидчика. Дальше был родительский день и грандиозный скандал, который усугублялся тем, что начальник лагеря был в звании майора, а папа незадачливого хулигана — капитан II ранга.


ЭССР, 1968 год  

Анника Яцкина
Я ездила пять лет подряд в один и тот же лагерь от папиной работы, мы все знали друг друга и каждый год оказывались в одном отряде. Все было здорово, пока одна подружка не поругалась со мной и не сказала всем, что я ворую из тумбочек вещи. Вещи реально пропадали, но я понятия не имела, куда они деваются. Самым ужасным было то, что однажды все эти шмотки оказались у меня под подушкой.
Мне объявили бойкот. Я неделю жила одна в другой палате, ко мне из солидарности только одна девочка поселилась. А потом оказалось, что та самая моя подружка и крала все вещи, а потом мне подложила. У меня был шок. Но я горда была, что не сдалась, перетерпела бойкот, не уехала и доказала свою правоту и отстояла честное имя.
А еще мы один раз с подругой соврали, что у нас летом день рождения, чтобы нас в лагере поздравили, дали торта и подарочки. Почему никто не посмотрел в наши свидетельства о рождении — до сих пор удивляюсь.

Катя
Про лагерные истории можно, наверное, полноценную книгу написать. Только недавно, перед отъездом детей в Германию, рассказывала им про то, что такое был туалет и умывальник в советском лагере. Простой деревянный сарай с шестью дырками в деревянном полу в ряд. Мальчики направо, девочки налево, посередине — стенка с дырками для подглядываний. И расположен в дальнем темном углу лагеря, вдалеке от корпусов, у самого забора. А рядом старый фонарь, такой ииии-иииии, скрип-скрип на ветру. И вот отбой, одиннадцать вечера, хихи-хаха, страшные истории, а потом обязательно кто-то понимает, что хочется в туалет. И начинает всех умолять сходить в туалет вместе, потому что это реально страшно — ночью пойти практически в лес, у самого забора, и фонарь этот ииии-ииии, никто же и не найдет потом! А сколько историй! Про девочку, которая пошла одна в туалет, а утром ее нашли плавающей в какашках, а на сетчатке глаз отпечаталось страшное чудовище. Про маньяков, которые прячутся в туалете после одиннадцати. Про извращенцев, которые фотографируют девочек через отверстие для откачивания. Отдельным нестираемым воспоминанием, конечно, идет хлорка, которой края дырок засыпали. Вот как человек, который не был в советском лагере, понимает выражение «на халяву и хлорка творогом идет»?Если он не видел, как хлорка творогом идет и пузырится в этом чертовом туалете.
А умывальники для группового умывания? Это такой длинный жестяной желоб с пятнадцатью краниками над ним и одним забитым сливным отверстием в углу. Вода, естественно, только холодная. Бывает, на улице прямо установлен, а бывает — в павильоне с названием типа «Росинка» или «Мойдодыр». Тоже для меня что-то такое... уже излишне аскетичное.



Андрей Смирягин
Лет с трех я уже ходил в одиночку гулять на детскую площадку прямо под окнами нашего дома. Пальтишко в клеточку, трикотажная шапочка с полосками и приколотой красной звездой с серпом и молотом. Там я познакомился с узкоглазым смуглым мальчиком старше меня года на два. Звали его Алик. Я тогда не знал, что существуют разные национальности. Я до сих пор теряюсь в догадках, из какой среднеазиатской республики приехала его семья. Нас тогда это мало волновало.
В те времена родители еще не боялись отпускать детей одних во двор. Только мать каждый раз предупреждала, чтобы я «никуда не лез». И я честно обещал. Впрочем, она до сих пор просит меня об этом, выхожу ли я из дома вынести мусор или собираюсь в поездку на другой континент, и я до сих пор клятвенно обещаю ей «никуда не лезть».
Алик жил на первом этаже нашего длинного, как стена, кирпичного дома, но в другом подъезде. Его мама работала дворничихой. Он как бы взял шефство надо мной и был старшим товарищем во всех наших бесхитростных играх.
Потом семья Алика куда-то переехала, в той служебной квартире поселилась другая дворничиха, но уже русская. Я пошел в школу и понемногу забыл о своем самом первом товарище.
Однако много лет спустя еще одна встреча с ним все же состоялась — в спортивном лагере в республике Марий Эл, куда я попал на летних каникулах между четвертым и пятым классом. Я занимался лыжным двоеборьем (это прыжки с трамплина и лыжный кросс, а не драка двумя лыжами), и летом мы выезжали на полтора месяца на природу в самые экзотические места Советского Союза, чтобы продолжить тренировки.
Я мало встречал с тех пор мест, равных по красоте марийским холмистым хвойным лесам с их чистейшими и очень глубокими карстовыми озерами. Если бы не комары размером с маленькую птичку, то именно туда я бы поместил Рай на Земле.
Спортивный лагерь по своей сути сильно отличается от пионерского лагеря. Если в пионерском лагере дети по отрядам распределяются по возрасту, то здесь — по спортивной дисциплине. Отряд саночников, отряд боксеров, отряд фигуристов, наш, двоеборцев, и еще несколько уже не помню каких спортивных видов. У каждого отряда — своя программа и интенсивность тренировок, ну а все остальное общее, включая линейку, столовку, кино и танцы. Как результат в каждом отряде наблюдался разновозрастный состав, и при этом у кого-то, например у фигуристов, почти одни (но какие!) девочки, а у боксеров и у нас, двоеборцев, одни мальчики.
Наш тренер Сергей Василич не особо заморачивался с воспитательной методой и, так как комнаты в одноэтажных домиках были на четверых, поступил просто. Он разбил младших (к которым относился и я) по тройкам и поселил с ними одного старшего мальчика, чтобы малышня не утраивала по ночам бузу.
Нам с друзьями в комнату достался старшеклассник по фамилии Иванчиков. Ну, нам-то что. День был насыщен плотно: зарядка с хорошенькой разминкой и пробежкой по холмам, после завтрака — первая тренировка с кроссом вокруг озера, километров на десять, и вечерняя тренировка после мертвого часа и полдника — со штангой, ускорениями в горку и отработкой техники приземления. А надо же еще на танцы после ужина сходить или в кино, так что в конце дня хорошо, если мы могли доползти до подушки, а не то что бузить после отбоя, как нередко бывало в обычном пионерлагере.
Вот как раз по вечерам и начали происходить странные вещи. Смотрящий над нами Иванчиков неожиданно ввел правило — брать к себе в кровать одного из подопечных под предлогом, что ему, мол, надо нагреть кровать, а то он не любит ложиться в холодную.
Естественно, как обычные советские дети, мы о некоторых особенностях взаимоотношения полов были ни сном ни духом. Например, мы знали слово «пидарас» как один из компонентов цветистых матерных выражений, но совершенно не представляли, какое цветистое явление за ним стоит.
Это свое странное поведение Иванчиков шутливо оформлял как невинную игру в письки. До того как очередь дошла до меня, в его кровати перебывали все мои товарищи. Чем они там, нервно хихикая, занимались, я не знаю, очень хочется верить — дергали друг друга за причинное место, и только. Но вот со мной у нашего надсмотрщика случился форменный облом. Я наотрез отказался греть ему постель. Иванчиков не стал бить меня или настаивать, он взял к себе проверенного и податливого мальчика, но с этого дня у меня начались неприятности.
Этот паразит придирался ко мне по поводу и без, то и дело я получал от него подзатыльники, тычки за малейший проступок. Кроме того, он стал науськивать против меня других мальчиков, и однажды — с моей тогдашней горячностью — это закончилось крупной дракой, когда на меня напало сразу несколько ребят.
Пожаловаться я не мог. Во-первых, это было не в наших правилах, не любили мы стукачей и ябед, а во-вторых, вроде и не на что было жаловаться. Иванчиков всегда мог сказать, что просто строг с нами, ведь он меня серьезно не бил и синяков не оставлял.
В итоге я впал в полное отчаяние. Но однажды, когда наш отряд шел в столовую, я вдруг увидел в группе крепких ребят, тоже направлявшихся на ужин, знакомые смуглые скулы и разрез глаз. У меня всегда была отличная память на лица и ужасная на имена, но имя Алика я, конечно, сразу вспомнил. После ужина, терзаемый сомнениями, я дождался его на выходе из столовой. Все-таки столько времени прошло, а вдруг я ошибся или он просто не помнит ту дошкольную козявку, с которой играл во дворе.
— Алик! — окликнул я.
Он сразу меня узнал, улыбнулся и крепко пожал мне руку. Мы разговорились, и я тут же, едва сдерживая слезы, поведал ему о своем отчаянном положении. Алик нахмурился и сказал:
— Покажи мне его.
На мою удачу, мой мучитель как раз выходил из столовой. Алик подошел к нему и отозвал в сторонку. Иванчиков глянул на меня, все понял и усмехнулся — мол, нажаловался гаденыш. И, выкатив грудь колесом, пошел за Аликом в кустарник неподалеку.
Они были примерно одного возраста, но Алик был гораздо щуплее и ниже чуть ли не на голову. Я подумал, как бы Алику не досталось из-за меня. Зря я подставил друга детства. Да и Иванчиков теперь мне этого точно не простит.
Минуту спустя Иванчиков выкатился из кустов весь в пыли и, прикрыв ладонью глаз, стремглав побежал в сторону домиков нашего отряда. Следом не спеша вышел Алик. Он даже не запыхался.
— Я поговорил с ним, — сказал он. — Больше он приставать к тебе не будет.
— Ну, а если что, меня не трудно найти, — добавил он.
— А где? — поинтересовался я на всякий случай.
— Знаешь, где тренируются боксеры? Попроси ребят позвать Алика. Мы тогда все вместе придем.


Пионерлагерь «Поречье» АН СССР

Елка
Пионерлагерь «Поречье» АН СССР, 1989 (1990?) год
Нам было по 15 лет, и все мы наконец-то доросли до первого отряда, в который мечтал попасть каждый пионер лагеря «Поречье». Известно было, что если достанется вожатый Коля — будет очень интересно, весело и классно, а если вожатый Боря — просто весело и классно. Боря с Колей назначались вожатыми первого или второго отряда по очереди. Жили они, правда, в одной комнате, где, по слухам, кровати стояли на ежевечерне пополнявшихся батареях пустых бутылок, а над умывальником висела табличка: «Рука руку моет». Нам повезло: достался Коля, а Борю назначили вожатым во второй отряд. Смена с Колей была мечтой любого подростка и кошмаром любого родителя.
В первый же день Коля раздал нам новые имена — литературных героев, персонажей анекдотов и фильмов (но, конечно, можно было взять какое-нибудь еще или оставить свое) и назначил каждому его персональный день («день рождения»). В «день рождения» человек награждался правом попросить кого угодно в отряде поменяться полдником, заказать вечернюю песню и выслушать много приятных слов в свой адрес за вечерним костром. Перевернутую галошницу он превратил в почту — у каждого была своя ячейка, и мы по несколько раз в день бегали проверять, нет ли там записочки от кого-нибудь. Чаще всего записочки были такого содержания: «Дорогая Алиса! (Так меня звали в эту смену.) Напиши мне что-нибудь! Целую, Мальвина/Кот Бегемот/Вовочка/Кот Матроскин». Почему-то идея со сменой имен не прижилась: кажется, она просуществовала только одну смену.
Стены туалетов и окна в общей комнате-«аквариуме» были обклеены ватманом, и везде лежали фломастеры — рисовать и писать что в голову придёт. Нижнюю полку стенного шкафа для чемоданов предусмотрительный Коля превратил в «место для свиданий» — там заботливо были приготовлены подушки и плед.
По вечерам Коля рассказывал нам страшные истории (мы с подружкой Лилькой подыхали от хохота, глядя на испуганные лица пионеров помладше, внимающих Колиной чепухе: «И тут он услышал клацанье когтей по деревянному настилу — это приближался дикий кабан!»). Слова Коли не подвергались сомнению, авторитет его был непоколебим.
Каждый день Коля придумывал нам очередное командное задание. Пару раз за смену он устраивал «групповую терапию» — мы садились кругом и задушевно беседовали, или отвечали на один и тот же вопрос, передавая по кругу свечку (у кого в руках, тот и говорит), или пускали по кругу листочки с вопросом «Что ты думаешь обо мне?». Мы устраивали караоке (тогда это называлось «петь под фонограмму»). Один из таких концертов был, помнится, на следующий день после гибели Цоя. Мы где-то раздобыли его портрет и по очереди держали перед ним горящую спичку. Всё было очень проникновенно, именно так, как нам, пятнадцатилетним, было надо. Я была конферансье. Коля потом положил мне в «почтовый ящик» записку: «Алиса, спасибо за конферанс! Удивительно, как ты умеешь в наш хаос и бред вносить всегда какую-то трезвую ноту и крупицу смысла». Мы всей палатой дружно смеялись над словом «трезвую», были у нас на то основания. Еще в этой записке было написано: «Алиса, мне нужно погадать тебе». Он «гадал» каждому из нас. Я помню, что он мне сказал. Сбылась примерно половина. Главная половина.
Он сплачивал нас за смену так, как не могла за десять лет сплотить школа. У каждого из нас — сотня историй про Колю и первый отряд.
Коля умер несколько лет назад. Почти все мы выросли, некоторые даже превратились в тетенек и дяденек. Мы живем на разных континентах, но общаемся до сих пор. Да чего уж там, несколько моих ближайших друзей — пореченские соотрядники.

Пионерлагерь «Поречье» АН СССР

Елена Парина
«В семье ходила цитата из письма "одеяло колючее, подушка вонючая", кажется, это бабушка в 1930-х писала домой».