Борис Абрамович Слуцкий (1919–1986) — коренастый человек, больше похожий на военного, чем на литератора. Во время Великой Отечественной был майором и политруком. Военный опыт оказался решающим для его поэтического творчества.
1. Два института
Борис Абрамович Слуцкий родился на Украине в Донецкой области, потом семья переехала в Харьков. Жизнь семьи была трудной. Сам поэт писал:
Я помню квартиры наши холодные
И запах беды.
И взрослых труды.
Мы все были бедные.
Не то чтоб голодные,
А просто — мало было еды.
Всего было мало.
Всего не хватало
Детям и взрослым того квартала,
Где я рос.
Учиться Слуцкий поехал в Москву. В тот момент он еще не знал, кем лучше стать — юристом или поэтом. Поэтому поступил сразу в два столичных вуза: юридический и литературный. Настоящим юристом Слуцкий не стал.
Я судил людей и знаю точно,
что судить людей совсем
несложно —
только погодя бывает тошно,
если вспомнишь как-нибудь
оплошно.
2. Квартира Бабеля
В своих воспоминаниях «О других и о себе» в главе «Как я описывал имущество у Бабеля» Слуцкий рассказывает, как он, студент второго курса Московского юридического института, оказался в квартире Исаака Бабеля вместе со старичком судебным исполнителем. Старичок называл Бабеля жуликом, который выдает себя за писателя, обещает киностудиям сценарии и не пишет их. В это время — шел 1938 год — будущий поэт зачитывался рассказами Бабеля. Борис Слуцкий, который много раз сетовал, что двадцать лет был «бесквартирным» в столице, тогда первый раз оказался в московской квартире. Хозяев дома не было. Открыла домработница. Обстановка оказалась такой бедной, что исполнитель и его помощник вернулись в прокуратуру с пустыми руками. Пишущую машинку, как инструмент писателя, они не имели право описывать, а картина на стене не показалась им вещью ценной. В следующем, 1939 году Бабеля арестовали, а в 1940-м расстреляли.
На войне Борис Слуцкий был политруком и разведчиком. Был дважды ранен: в руку и в голову. Во время войны он написал единственное стихотворение — «В Кельнской яме», которое многие называют одним из лучших стихотворений поэта. Это история про пленных, которую рассказал поэту один из очевидцев. Кусочек большой летописи войны, которую много лет сочинял Борис Слуцкий, слушая людей, переживших Отечественную. Стихи Слуцкого о войне всегда трагичны, вот один из лучших образцов:
Бесплатная снежная баба
Я заслужил признательность Италии.
Ее народа и ее истории,
Ее литературы с языком.
Я снегу дал. Бесплатно. Целый ком.
Вагон перевозил военнопленных,
Плененных на Дону и на Донце,
Некормленых, непоеных военных,
Мечтающих о скоростном конце.
Гуманность по закону, по конвенции
Не применялась в этой интервенции
Ни с той, ни даже с этой стороны,
Она была не для большой войны.
Нет, применялась. Сволочь и подлец,
Начальник эшелона, гад ползучий,
Давал за пару золотых колец
Ведро воды теплушке невезучей.
А я был в форме, я в погонах был
И сохранил, по-видимому, тот пыл,
Что образован чтением Толстого
И Чехова и вовсе не остыл,
А я был с фронта и заехал в тыл
И в качестве решения простого
В теплушку бабу снежную вкатил.
О, римлян взоры черные, тоску
С признательностью пополам мешавшие
И долго засыпать потом мешавшие!
А бабу — разобрали по куску.
4. Cлуцкий и Эренбург
В 1949 году, после паузы в восемь лет, Слуцкий снова начинает писать стихи. С дюжиной стихотворений он приходит к общественному деятелю и гениальному публицисту Илье Эренбургу. Эренбург тут же предлагает Борису сыграть в игру — написать на листе десять любимых поэтов. Илья Григорьевич и сам составляет свой список. Шесть поэтов на их листках совпали. Это Блок, Маяковский, Пастернак, Цветаева, Мандельштам, Есенин.
Когда в 1952 году Слуцкий прочел Эренбургу «Давайте после драки» — стихотворение, которое считал одним из самых удачных, Илья прокомментировал: «Это будет напечатано через 200 лет».
Голос друга
Памяти поэта
Михаила Кульчицкого
Давайте после драки
Помашем кулаками,
Не только пиво-раки
Мы ели и лакали,
Нет, назначались сроки,
Готовились бои,
Готовились в пророки
Товарищи мои.
Сейчас все это странно,
Звучит все это глупо.
В пяти соседних странах
Зарыты наши трупы.
И мрамор лейтенантов —
Фанерный монумент —
Венчанье тех талантов,
Развязка тех легенд.
За наши судьбы (личные),
За нашу славу (общую),
За ту строку отличную,
Что мы искали ощупью,
За то, что не испортили
Ни песню мы, ни стих,
Давайте выпьем, мертвые,
За здравие живых!
5. Писатель без книжки
Многие произведения Слуцкого цензура не пропускала, редакторы просили переписывать строки и четверостишья для публикации, чтобы сделать их менее трагичными. Ведь языком понятным и простым Борис Слуцкий рассказывал истории о страшной войне. Его первая книга — сборник стихов «Память» — вышла только в 1957 году. Зато в Союз писателей Слуцкого приняли двумя годами раньше, когда у поэта еще не было издано ни одной книжки!
6. Слуцкий и Бродский
Прочтя в газете подборку стихотворений Слуцкого, юный Бродский понял что-то очень важное для себя. Об это он рассказывал Соломону Волкову.
«Соломон Волков: А каков был импульс, побудивший вас к стихописанию?
Иосиф Бродский: Таких импульсов было, пожалуй, два. Первый, когда мне кто-то показал "Литературную газету" с напечатанными там стихами Слуцкого. Мне тогда было лет шестнадцать, вероятно. Я в те времена занимался самообразованием, ходил в библиотеки. Нашел там, к примеру, Роберта Бернса в переводах Маршака. Мне это все ужасно нравилось, но сам я ничего не писал и даже не думал об этом. А тут мне показали стихи Слуцкого, которые на меня произвели очень сильное впечатление. А второй импульс, который, собственно, и побудил меня взяться за сочинительство, имел место, я думаю, в 1958 году. В геологических экспедициях об ту пору подвизался такой поэт — Владимир Британишский, ученик Слуцкого, между прочим. И кто-то мне показал его книжку, которая называлась "Поиски". Я как сейчас помню обложку. Ну, я подумал, что на эту же самую тему можно и получше написать».
Так Бродский начал сочинять свои, как он выражался, «стишки».
Слуцкий писал о Бродском:
Увидимся ли когда-нибудь?
Земля слишком велика,
а мы с вами — слишком заняты.
Расстанемся на века.
В какой-нибудь энциклопедии
похожесть фамилий сведет
твое соловьиное пение
и мой бытовой оборот.
7. «Застава Ильича»В «Заставе Ильича» (другое название — «Мне двадцать лет») режиссера Марлена Хуциева Слуцкий сыграл самого себя. В фильме есть документальная сцена. В набитом до отказа зале Политехнического музея выступают самые известные поэты эпохи: Ахмадуллина, Евтушенко, Вознесенский, Окуджава. Борис Слуцкий читает со сцены стихи погибших на войне товарищей — Павла Когана и Михаила Кульчицкого.
8. «Евреи хлеба не сеют»Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи раньше лысеют,
Евреи больше воруют.
Евреи -- люди лихие,
Они солдаты плохие:
Иван воюет в окопе,
Абрам торгует в рабкопе.
Я всё это слышал с детства,
Скоро совсем постарею,
Но всё никуда не деться
От крика: «Евреи, евреи!»
Не торговавши ни разу,
Не воровавши ни разу,
Ношу в себе, как заразу,
Проклятую эту расу.
Пуля меня миновала
Чтоб говорили нелживо:
«Евреев не убивало!
Все воротились живы!»
Это одно из самых известных стихотворений Слуцкого наполнено горькой иронией. Абсурдно, но первые строки из него часто используют антисемиты для подтверждения своих нелепых обвинений против евреев.
9. Последние годы
Последние девять лет жизни Борис Слуцкий болел и уже не писал стихов. Он был глубоко опечален смертью жены. Его мучила совесть из-за того, что он выступил против любимого поэта — Бориса Пастернака, во время травли последнего за роман «Доктор Живаго».
Борис Слуцкий относился к своему старшему товарищу поэту Константину Симонову с уважением и симпатией, ценил его знание войны. Когда Борис Абрамович заболел, Симонов, хлопоча о переводе Слуцкого в другую больницу, написал письмо наверх, из которого мы узнаем, как высоко Константин Симонов — сам фронтовик — ценил военную поэзию Бориса Абрамовича. Вот цитата из письма: «Борис Слуцкий один из тех поэтов, прошедших насквозь всю войну, который написал о ней самые лучшие, самые проникновенные и самые доходящие до моего сердца стихи. Поэтов, так написавших о войне, как он, можно сосчитать по пальцам. Да и то на обе руки, пожалуй, не наберется».
10. Майор поэтических войскПублицист Лазарь Лазарев вспоминал, как однажды в редакции «Литературной газеты» поэт Борис Слуцкий придумал своего рода игру, которая расставила по полочкам литераторов великих, талантливых, способных и менее способных.
— Иерархия — вещь полезная и важная, — сказал Слуцкий, — выработать ее непросто. Но у меня есть идея. Надо ввести для всех писателей звания и форму. Самое высокое — маршал литературы. На погонах — знаки отличия для каждого жанра.
— Какое первое офицерское звание? — спросил кто-то из редакторов «Литературной газеты».
— С вступлением в Союз писателей — лейтенант прозы или лейтенант поэзии, — ответил Борис.
— Может ли лейтенант критики критиковать подполковника прозы?
— Ни в коем случае. Только восхвалять, — ответил Слуцкий.
— Как быть с поручиками Лермонтовым и Толстым?
— Присвоить посмертно звания маршалов.
— А у вас какое звание, Борис? — спросили его.
— Майор поэзии. Звания, присвоенные другими ведомствами, должны засчитываться.
