Обнять и плакать

Обнять и плакать

Есть сотни вещей, в которых неловко признаваться.
4.12

Мужу, вернувшемуся со службы в двенадцатом часу ночи, я никогда не признаюсь, что в восемь утра, собрав и выгнав его на работу, а сына — в школу, мы с дочерью забираемся под одеяло и спим до 11-ти. Учительнице я всегда говорю «семейные обстоятельства», но никогда, что «проспали». Родители в школе ни за что не узнают, что мои дети регулярно забывают чистить зубы по утрам и не менее регулярно ложатся спать с грязными пятками. Когда худеющие подруги сокрушаются, что «опять в десять вечера чай с двумя овсяными печеньями, какой ужас» я киваю «да-да-да», но молчу, что это не печенье, а яичница, и не в десять вечера, а в час ночи. И пару эклеров в придачу. Я знаю, глупо стесняться пирожных, но всё равно молчу.

А ещё есть вещи, в которых стыдно признаваться даже самой себе. В том, что одного из своих детей ты всегда любишь чуточку больше, чем другого. Само собой, того, кто болеет. Кого не пригласили на день рождения. Кому не дали сиреневую лопатку в песочнице. Или того, кто отнял эту самую лопатку, за что подвергся остракизму со стороны бабушек, нянь и прочих надсмотрщиков на детской площадке.

Самое ужасное, что сын в таких ситуациях оказывается чаще дочери. Она милая, добрая и ласковая, её все любят. У него — противный голос, грязные руки и вообще переходный возраст. Он огрызается, хлопает дверьми и перебивает взрослых. Он грубит учителям, одноклассникам и уже начинает грубить мне. Но вместо того, чтобы сказать «ша!» и дать по шее, я обнимаю его и плачу. Потом мне становится стыдно, я обнимаю дочь. И тоже плачу. Я знаю, что всё это совершенно непедагогично, поэтому молчу.

Ещё мальчиков всегда жальче, чем девочек. Девочки умнее, приятнее и за них как-то спокойнее. Мальчики всё время попадают в дурацкие истории, причём по собственному желанию или потому что у них отсутствует важная извилина в мозгу. И всё равно — их жальче. Я не могу смотреть фильмы про войну и про после войны, про детские дома и маленьких беспризорников, потому что, увидев некрасивую бритую голову и оттопыренные уши, начинаю рыдать. При этом грустные востроносые девочки с белобрысыми косичками никакого сочувствия не вызывают, я заранее уверена, что у них всё будет хорошо. Хоть и знаю, что потом мальчики вырастают и иногда превращаются в насильников и убийц, а забеременевших девочек выгоняют из дома родители, бьют мужья и обижают их собственные дети. Всё равно маленьких мальчиков я люблю больше маленьких девочек.

Это нетолерантно, глупо и вообще — шовинизм какой-то, поэтому я молчу.

Когда мне говорят: «Представляешь, Петя толкнул Лёню, а потом ещё ударил его ногой в живот, у Лёни сотрясение и гематома», — вслух я произношу: «Бедный Лёня», — а про себя думаю: «Господи, бедная Петина мама!» Когда дети ломают руки, разбивают окна добропорядочным соседям и подкладывают кнопку под попу милейшей учительницы, первые, кому я сочувствую, — родители. Я знаю, что это нечестно, детям и учителям очень больно, соседям — обидно, а родители могли бы больше заниматься своими детьми, поэтому молчу.
Или вот — страшное. Я не могу читать хорошие книги, в которых взрослые идут на смерть, чтобы спасти ребёнка. Мне всё время кажется, что я — не смогу. Что когда будет пожар, или авария, или самолёт начнет падать, я испугаюсь и буду думать только о том, как спастись самой. Я знаю, что кроме инстинкта самосохранения существуют родительские инстинкты, и учёные говорят, что последние — сильнее. И вроде бы, когда мы переходим дорогу в опасном месте, я автоматически закрываю собой детей, но всё равно думаю: вдруг в случае чего я буду спасать себя, а не их? Мне стыдно, что я плохая, поэтому я молчу.

Дети сделали меня уязвимой. Я боюсь за свою жизнь, потому что дети останутся сиротами. Я боюсь за их жизнь, потому что я останусь одна. Расстраиваюсь, что они плохо учатся, их не любят другие дети, обижают чужие взрослые. При этом самим детям, как правило, всё равно. Они умнее, сильнее, выносливее и гораздо лучше приспособлены к этой жизни, чем я сама. У них всё прекрасно, а разное глупое я выдумываю. Поэтому я молчу. А вы можете говорить об этом?

Ещё материалы этого проекта
Мерило взросления
Семейный опыт похож на калейдоскоп: детали одни и те же, а картинки у каждого члена семьи складываются свои. За преломлением прожитого тремя поколениями — на примере дачи (и черной смородины) — наблюдает Ксения Молдавская.
14.07.2015
Чайлдфри посвящается
На эти пять дней у меня были большие планы. Ночной поход в кино — раз. Курить и стряхивать пепел на пол в детской — два. Среди ночи пить шампанское из горла и голосить разудалые песни под чьими-нибудь окнами (идеально, конечно, чтоб там жили люди с маленькими детьми) — три. Сходить наконец-то в салон красоты — четыре. Гулять до утра по бульварам — пять. Ну и по мелочи. Напиться до беспамятства...
28.06.2010
Козы против эпидуральной анестезии: логические парадоксы деторождения
В разговоре с другими мамами выяснилось, что эпидуральная анестезия очень опасна, поскольку отбивает материнский инстинкт у козы. Знай я об этом заранее, непременно посоветовалась бы с козой, прежде чем так бездумно рисковать своими инстинктами.
17.01.2012
Немужское воспитание
Мало что так фрустрирует родителей, как разговоры на тему воспитания «настоящего мужчины» или «настоящей женщины», особенно если родитель воспитывает детей один. О том, кто в доме альфа-самец и нужно ли пытаться быть идеальной матерью, размышляет Ксения Молдавская.
25.11.2014