Соня Янсон, журналист.

Уж не знаю, тот ли это был самый день в детстве, вспомнив который от начала до конца, я получу позволение Богов начать жизнь с чистого листа. Потренируюсь на тебе, читатель.

Крым, сентябрь. Меня, мою подругу Ленку Ромайскую, Сашку Чорного и Лёшку Ошуева назначили в тот день дежурными по классу. Мы вместе тусили и дежурили тоже вместе. Мальчишки взялись мыть полы, а мы с Ленкой — за окна. Наш класс находился на четвёртом этаже.

Папа всегда говорил, что, если взялась что-то делать, делай хорошо. И прежде чем мыть нижние открытые створки окна, я полезла отворить фрамугу. Пододвинула парту к подоконнику, взобралась, правую ручку повернула, левую, потянула фрамугу на себя… и эта дура, снявшись с петель, оказалась у меня на руках.

Шатаюсь, пытаюсь поймать равновесие, но клонюсь вперёд, и фрамуга со свистом улетает вниз, разбивается там в куски. Я удерживаюсь на парте, меня трясёт, я чувствую руки товарищей, вцепившиеся мне в ноги. (Жизнь перед глазами, кстати, не проплывала.)

«Я во всей школе окна переставлю, но мыть их заставлю вашу директрису!» — скажет вечером папа, но прежде узнает ещё кое что.

Во второй половине того же дня у меня было сольфеджио в музыкальной школе.

Окно маленького кабинета выходило во двор, увитый виноградом. Таисия Михайловна, женщина выдающихся форм и строгой душевной организации, проиграла диктант — класс определил тональность, размер и, кажется, количество тактов. Она проиграла его снова. Потом еще раз — и вышла из класса.

Я смотрю в окно на подрумяненную перезревающую виноградную гроздь. Я хочу эту гроздь, в отличие от диктанта, ее хотеть приятно. Взбираюсь на подоконник, открываю маленькую форточку, высовываюсь, тяну руки, дотягиваюсь — она в моих руках — пытаюсь влезть обратно. И не могу. Не могу обратно влезть — плечи мешают.

Класс смеется — я злюсь и упираюсь коленками в оконное стекло. Оно трещит и крошится, и мои белоснежные колготки с ажурным рисунком рвутся на коленке: я чувствую, как стрелки ползут в разные стороны. И плачу. За моей спиной стоит Таисия Михайловна и заикается от хохота.

Я представляю себе эту картину и хочу вместе с ними ржать. Но плачу. Это были мои первые капроновые колготки, я любовалась ими почти два года, прежде чем мама разрешила их надеть! И разрешила потому, что день тот посчитала моим вторым днём рождения.