В сказках Сергея Седова мальчики превращаются во что хотят: то в пылесос, то в голубя, то в белого медведя. Да и остальные герои ведут себя не слишком обычно: лошадь сидит на дереве, и она не лошадь вовсе, а принцесса; король забывает, что пошёл на войну, и поёт с врагами задушевные песни.

О себе Седов пишет коротко: «А ещё я танцую». И вправду танцует. В это время происходят разные события. Так как-то незаметно Седов втанцевал в детскую литературу. А в этом году ему присудили Национальную детскую литературную премию «Заветная мечта». «Вот и славно», – говорит Седов и дальше танцует.

– Как Вы стали сказочником?

– Я называюсь сказочником, потому что надо ведь как-то называться. Сам же никем себя не считаю. Или можно сказать, что чувствую себя никем. И это правда. Так что сказочником я не стал. Просто так получилось. Что-то написалось, и это куда-то пошло, кем-то было замечено, как-то названо и вернулось ко мне в виде «давай дальше», и этим можно зарабатывать немножко, а мне много и не надо.

– Как рождаются сказки?

– Так и рождаются. Как и всё. Сначала зачатие. Ощущение, что в ЭТО можно играть. В то, что мальчик Лёша превращается… или в то, что жил-был король… или в то, что разные дураки творят разную дурость и всё получается правильно…
А потом играю в эту игру, пока играется. Одна сказка, другая… Все, как правило, короткие. Длинно я не могу. Когда сказка начинается, главное – не пропустить конец.
Вообще нет темы, сюжета, смысла, который нельзя было бы исчерпывающе изложить на странице и даже половинке. Такое у меня чувство.

– Где Вы берёте сюжеты?

– Когда приходит игра, она сама привлекает сюжеты откуда-то с разных сторон. Кстати, давно уже не приходят сказочные игры, не приходят и сюжеты.

– Как выглядят Ваши герои: мальчик Леша, мальчик Вова, лягушка Пипа?

– У меня нет зрительных образов моих героев. Внутреннее ощущение, интонация -– да, а точного образа нет. Я сочиняю не глазами, не воображением, а каким-то другим местом.

– Зачем нужно волшебство?

– Чтобы было не как в жизни. Я вот не могу писать про жизнь, просто не могу. Поэтому использую пресловутое волшебство или, скорее, «нереальное». Но при этом фэнтези не люблю. Для меня сказка – чистая игра. Никакой психологии. Чистый минимализм.

– Зачем сказке нужны чудовища, Горынычи (злые, сильные и коварные)?

– Чтобы долго и нудно не вырисовывать собственное зло.

– О чём Вы мечтали в детстве? О чём мечтаете сейчас?

– О всякой фигне. О настоящем мечтать невозможно. Настоящее, истинное всегда прямо здесь и прямо сейчас. Даже ещё ближе.

– Чувствуете ли Вы себя профессионалом? В чём?

– Нет, наоборот, чувствую себя полным неумехой. И не расстраиваюсь.

– Кем бы Вам хотелось стать, если бы Вы не стали тем, кто Вы сейчас?

– У меня идиосинкразия к любому становлению. Поэтому я так проникся адвайтой, недвойственностью. Никаких становлений! Быть, быть, быть, быть…. не быть не быть… не быть… Если честно, то и быть-то некому, а равно и не быть.

– Почему и зачем Вы танцуете?

– Нипочему и низачем.
Танцуется намного дольше и чаще, чем сочиняется. Это для меня естественней. Вообще танец – это настоящее, потому что не оставляет следов. В отличие от сочинительства. Результат – это смерть. А танец – чистый процесс. Я имею в виду, конечно, настоящий танец, а не сценически-спортивно-эстетическую лабуду со стилями, техниками, умениями, чемпионствами, лауреатствами, «красотой», «выразительностью» и прочей выдуманной фигнёй. Настоящий танец – это когда не танцуешь, а всё равно танцуешь.

– Во что Вы верите?

– В то, что всё правильно.

– Любой ли может писать сказки (пусть не такие гениальные, как у Вас)? Если да, то посоветуйте, с чего начать?

– Не надо ничего советовать. Пишется – пиши. А дальнейшая судьба того, что написалось, как и вообще любых последствий, не в нашей власти. И слава Богу.