Я всё время тревожусь.
Вкусный ли получился суп? Что скажет муж? Я ведь раньше никогда не клала в борщ кабачок.
Успею ли дописать статью вовремя? Понравится ли она редактору? Вдруг он ответит: «Кошмар!»
Не опоздаю ли за ребёнком в школу? А вдруг сын расстроится и будет плакать? Что подумают другие родители?
Тревожнее всего тревожусь: хорошая ли я мать? Знакомые говорят: очень хорошая.
Я ушла с работы, чтобы больше времени проводить с детьми. Поднимаю их в семь утра, заставляю делать зарядку, потому что у них искривление и нарушение. Даю на завтрак оладьи или кашу, потому что дискинезия и аллергия…
Отправляю в школу в отглаженной одежде, забираю перемазанных краской, вожу на кружки. Вместе с ними осваиваю музыкальные инструменты. Для этого пришлось несмываемым маркером написать на клавишах пианино названия нот. Ещё полгода – и я смогу заработать на булочки игрой на скрипке в переходе на «Театральной».
Мою посуду, глажу, убираю и иногда разговариваю с мужем о его работе.
Я – хорошая мать.
Кричу, когда они отказываются есть оладьи: «Быстро, кому говорю!» Возмущаюсь, если сын не понимает, чем бемоль отличается от диеза: «Это же просто, ну что ты, а?! Даже я уже поняла!» Сержусь, что трехлетняя дочь слишком медленно ходит (а мы опаздываем на развивалки): «Бегом, ну же!»
Хорошая мать так себя не ведёт.
Закидываю продукты в холодильник и убегаю в клуб отмечать день рождения подруги. Дверь захлопнута снаружи, свобода.
Нарядные весёлые люди, одиннадцатый час ночи… Звонит няня:
– Миша отказался делать прописи, обозвал меня дурой и дал Маше подзатыльник!
– Не слышу, что вы говорите? Плохо ловится, здесь подвал. У вас всё в порядке? Ну и ладно.
У сцены танцуют, а в левом углу кто-то кричит: «Нет, всё-таки Бродский – клёвый парняга!»
Звонит няня:
– Они плачут и не хотят ложиться без вас!
Первый час ночи. У меня белое вино, вторая пачка сигарет и ещё танцы в перспективе:
— Батарейка садится, простите. Вы там отдыхайте, я оплачу такси потом.
Отключаю телефон и заказываю себе ещё один капуччино.
Я – ужасная мать.
Вожу их в травмопункт, глажу по головам, перевязываю раны и покупаю «Киндер-сюрпризы». Я знаю, сколько карточек в первой коллекции «Человека-Паука» и чем Винкс круче Барби. В курсе, кто с кем сидит; что Витя П. влюблен в Варю со второй парты, а Матвей Р. никуда не ходит без Лены О. И вообще, Матвею каждый день дают по сто рублей на пирожки в столовке.
За Матвеем приезжает водитель, на собрания ходит няня, а холеная мама с сумочкой «Etro» в школе появляется только 1 сентября. Разве это хорошая мать?
Потом я её встретила в магазине канцелярских товаров: она покупала сорок ранцев. Для детского дома. Мы пили кофе, и мама Матвея рассказала: у неё четверо детей, две бабушки, водитель и няня, а мужа – нет, умер. Водитель развозит по школам старших, няня сидит с младшими, бабушки тоже на подхвате, но они много болеют, особенно свекровь. Мама Матвея работает и ещё покупает ранцы для детского дома. Какая она хорошая мама!
Я нежно целую разбитые коленки и жестоко расчёсываю колтуны. Перед сном фальшиво пою «Цыплёнка жареного» и часто засыпаю вместе с детьми. Просыпаюсь ночью, потому что со всех сторон в меня тычутся маленькие, острые части тела: коленки, локти, головы. Господи, как их много, а детей всего двое. Интересно, чья это пятка у меня под носом?
Я лежу и тревожусь, тревожусь: мы опять не сделали прививки. И что-то такое в ответ шуршат деревья за окном, что-то тихое и нежное. Мне кажется, они успокаивают: всё равно хорошая, хорошая, хорошая…
Я плачу и засыпаю.
В воскресенье в девять утра сижу на бортике песочницы и делаю сороковой куличик подряд. Это такая игра: я делаю, а дочь неутомимо пришлёпывает их лопатой. Знаю, психологи бы сказали: «Это тревожный симптом!» Отчаянно хочется курить. Воровато озираюсь: нет ли кого вокруг? Щёлкаю зажигалкой и умираю от стыда: разве хорошая мать ведет себя так на детской площадке?
Выходит девочка Катя с пятого этажа. Кате восемь, но в школу она не ходит. С четырех лет гуляет одна. Умеет варить куриный бульон. С удовольствием играет с Маней, пока я бегаю домой посмотреть, не выкипел ли мой суп. Я учу Катю буквам, угощаю «Мишками на севере», и мы разговариваем:
– А в школу-то ты пойдешь?
– Уже, наверное, скоро. Меня мама в интернат записала.
Катя смеется и рисует палкой на песке смешную рожицу. Моя дочь отвлекается от куличиков и просит: «Нарисуй Маню!»
Я нервно закуриваю:
– А почему в интернат?
– Маме сложно со мной, а папа у нас спился.
«Сволочи, сволочи! – думаю. – Какая я всё-таки хорошая мать!»
Через несколько дней я встретила Катю с мамой. Симпатичная женщина лет пятидесяти. Аккуратная, спокойная. С палочкой. Девочка подводит маму к скамейке, где опять курю я: «Посидите вместе, ладно?» – и убегает в магазин за картошкой.
Оказывается, Катина мама в прошлом году попала под машину, несколько месяцев лежала в больнице, сейчас получает пособие. Она не может водить Катю в школу и забирать оттуда. Она даже не может пойти в магазин купить Кате учебники. Поэтому мама записала дочку в школу-интернат, откуда можно забирать на выходные – но очередь до Кати никак не дойдет.
Кто посмеет сказать, что это плохая мать?
В эту минуту мои дети дружно размазывают пластилин по полу, пытаясь изобразить политическую карту мира, а мне страшно лень уменьшить масштаб бедствия, переместив карту хотя бы на письменный стол. Я заперлась на кухне, курю и снова страдаю: какая я плохая мать!
Версия для печати
