Специальным гостем книжной ярмарки non/fiction был в этом году Ульф Старк, 
известный шведский писатель, лауреат множества литературных премий. Его книги переведены на двадцать пять языков, и уже семь вышли на русском. Букник-младший в компании замечательного автора и переводчика Ольги Мяэотс встретился с Ульфом Старком в шведском павильоне non/fiction. Ульф согласился ответить на наши вопросы. Переводила интервью жена Старка, профессор Стокгольмского университета Янина Орлов. Букник-младший очень благодарен ей за помощь.
Букник-младший: Сначала вы работали для взрослых. Почему вы стали писать для детей?
Ульф Старк: Довольно часто бывает, что люди начинают писать детские книжки, когда им уже под сорок. В молодости интереснее писать для взрослых. У меня тоже так было. Моя первая детская книга — это прощание с детством.
Б-м: Ваш герой — одинокий ребёнок. Семейные связи разрушены, и ребёнок делает всё, чтобы их восстановить. По интонации ваши книги — по крайней мере, те, что переведены на русский, — похожи на «Фанни и Александр» Ингмара Бергмана. Насколько это типично — такой ребёнок и такое мировосприятие?
У.С.: Нет! На «Фанни и Александр» это не похоже. (Смеётся.)
Мне кажется, большинство моих книг — о дружбе, о детях, которые общаются и вместе решают свои проблемы. Хотя, конечно, если говорить о «Чудаках и занудах», то там — да. Но там герои — подростки, то есть уже не дети. Это такой особый возраст, когда человек очень остро чувствует, что он один на этом свете. Но, что важно, все мои герои нравственно очень сильные.
Ольга Мяэотс: Между прочим, я всё время сталкиваюсь с тем, что взрослые так воспринимают эти книги. Они им кажутся очень грустными. Видимо, потому, что они сами боятся разговаривать с детьми об этих проблемах, боятся собственных детей. Так я для себя это объясняю. А подростки реагируют иначе, они не думают всё время: «Вот я хожу такой одинокий, прочитал и почувствовал себя совсем никому не нужным».
Б-м: Но, например, в «Умеешь ли ты свистеть, Йоханна?» герой вынужден идти в дом престарелых, чтобы найти себе дедушку. И ему всего семь лет.
У.С.: Да, это правда. Но ему как раз друг помогает дедушку найти.
Б-м: Отличная идея — объединить стариков из домов престарелых и детей, у которых нет бабушек-дедушек.
О.М.:Только надо учитывать, что дома престарелых в Швеции очень отличаются от наших. И там это часть нормальной жизни. А в конце книги, когда дедушка умирает, мальчик насвистывает свой любимый мотив. То есть даже смерть любимого дедушки мальчика не сломила.
— Ну почему у меня нет дедушки! — огорчился Берра.
— Вот уж не знаю. Зато могу показать одно место, где их
видимо-невидимо! Там себе и выберешь.
— Где?
— Завтра покажу, — пообещал я. — Ну, мне пора домой. Надо ещё надеть белую рубашку и причесаться.
Я так быстро спрыгнул с качелей, что доска отскочила и ударила Берру по подбородку.
На следующий день я взял Берру с собой.
Он даже умылся по такому случаю. На подбородке у него красовался чистый пластырь, а в руке он сжимал рыжую ромашку, которую сорвал в саду Густавссона.
— Ну как, нормально я выгляжу? — беспокоился Берра.
Я одобрительно кивнул. В самом деле, Берра редко выглядел таким чистюлей.
Мы прошли мимо булочной, откуда пахло свежим хлебом, мимо рощи, где чирикали птицы. Миновали часовню, у которой обычно стоят блестящие похоронные автобусы.
И наконец пришли.
— Здесь, — объявил я. — Здесь ты сможешь найти себе дедушку. Тут полным-полно стариков.
И я указал ему на дом для престарелых.
Мы прошли по тёмному коридору с картинами на стенах и остановились у одной приоткрытой двери.
— Давай заглянем, — предложил я.
В комнате сидел дедушка в брюках на подтяжках и раскладывал пасьянс.
— Вот он! — шепнул я в покрасневшее Беррино ухо. — Этот вполне подходящий.
— Да, — согласился Берра, приглядевшись к старику. — Но, кажется, я передумал.
— Не глупи! — прошипел я. — Зайди и поздоровайся.
Б-м: Есть ли у ваших героев прототипы? Может, среди ваших собственных детей?
У.С.: О, нет! Я стараюсь не использовать своих детей для этих целей. (Смеётся.) Было всего два исключения. В «Ягуаре» мальчик представляет себя ягуаром — это списано с моего сына. Когда ему было пять лет, он считал себя этим зверем. А моя дочь боялась одну из своих нянь и думала, что та ведьма. И из этого получилась книжка «Колдунья в нашей семье».
Б-м: Какая из ваших книг кажется вам наиболее удачной, близкой вам?
У.С.: Я вообще редко перечитываю свои книги. Хочется верить, что следующие будут лучше прежних. Я опасаюсь только одного — что буду писать хуже, чем раньше.
Б-м: Пока что этого не видно.
У.С.: (Смеется.) По «Умеешь ли ты свистеть, Йоханна?» снят фильм. Его довольно часто показывают. Поэтому её я помню лучше других.
Б-м: Шведская детская литература — отдельный материк. Её хорошо знают в России, наши дети растут на сказках про Карлсона и историях о Муми-троллях. Кто вам ближе среди шведских писателей?
У.С.: Наверное, как раз Астрид Линдгрен и Барбру Линдгрен, есть такая писательница. Мне нравятся книги, в которых смешное переплетается с трагическим. И, кстати, «Фанни и Александр», там тоже есть тёмная сторона жизни, но есть и смешное.
Б-м: А кто вам нравится из писателей, что вы читаете?
У.С.: О, мне все нравятся. Раз уж мы заговорили о «Фанни и Александр», то — Чарльз Диккенс. Мне кажется, в этом фильме Бергмана много от Диккенса. Когда я писал «Чудаки и зануды», я имел в виду дедушку из горьковского «Детства». Мой дедушка ведёт себя так же. Вообще мне бы хотелось, чтобы в «Чудаках и занудах» была такая русская атмосфера: этот дедушка, самовар, борщ. Имена у героев русские: Ольга и Иван. Дедушка — он доверяет собственным чувствам: когда он злится, то злится по-настоящему, и он плачет, когда ему плохо.
О. М.: А для шведских дедушек это характерно?
У.С.: Нет, совсем нет. Это такой русский дедушка, из Горького. Вот другой мой роман «Пусть танцуют белые медведи» — он скорее американский, в стиле фильмов с Хамфри Богартом.
Б-м: Ну, дедушка в «Чудаках» — это же Бог такой, или ангел? Он сидит на кровати «как Бог среди облаков».
У.С.: Да, но это ветхозаветный Бог, совсем не благостный и вообще себе на уме. И хочет, чтобы его все почитали.
— Не слышите, что ли, стучат! — не унимался Ингве.
Конечно, мы слышали. Снизу продолжали доноситься тяжёлые удары.
Это наверняка Килрой! Кто-то нашел его и привёл к нам! Может, он ранен или заболел, оттого и подняли такой шум.
Я мигом слетела по ступенькам. Мама, против обыкновения, уже встала и тоже спустилась в прихожую. Она подошла к двери и распахнула её. Мы обе ожидали увидеть Килроя, щурящего глаза и виляющего хвостом, и потому посмотрели вниз.
Никакого Килроя не было!
На пороге стояла пара чёрных дамских сапог. Над ними развевались на утреннем ветру мешковатые белые кальсоны, а ещё выше — широченная белая ночная рубаха больничного образца, подвязанная обрывком красной резиновой трубки. На шее на массивной золотой цепочке болтались старинные золотые часы.
Перед нами был рослый восьмидесятилетний старик, совершенно лысый, с большими вислыми седыми усами. Чуть раскосые голубые глаза бодро смотрели на нас. Старик радостно фыркнул. Выглядел он весьма величественно.
— Ольга! — прогремел он.
— Отец! — ахнула мама.
Это был дедушка.
Б-м: Мне показалось, что «Чудаки и зануды» — роман-провокация. В нём есть откровенные сексуальные сцены, главная героиня меняет пол.
У.С.: Ну, я думаю, что в этой книге всё это довольно осторожно изображено. Нестандартны там отношения между главной героиней и её матерью. Мать я вывел отрицательным персонажем, думающим только о себе.
О.М.: Это отличный пример того, как писатель пишет одно, а читатель видит совсем другое. Вот нам кажется, что мама — ну совершенно нормальная, просто издёрганная жизнью.
И ещё — родители и дети читают абсолютно по-разному. Постельная сцена — кульминация романа — это такое издевательство над родительским ханжеством. Она пугает родителей, потому что они боятся за собственных детей и вчитывают в этот текст собственный опыт, которого у детей просто нет.
Б-м: Как вы думаете, какую из ваших книг нужно перевести на русский в первую очередь?
У.С.: Я только что закончил книгу «Мальчик, дедушка и стена». Эта книга о палестинских детях, и здесь имеется в виду не Стена Плача, а та стена, которая разделяет Израиль и Палестину. Она одновременно выйдет на шведском и арабском. Стена здесь — это метафора, это какие-то реальные трудности, которые не дают ребёнку радоваться жизни. Такие стены есть в Стокгольме и в Берлине, где угодно. Когда я общался с палестинскими детьми в Иерусалиме, я видел, что ситуация действительно очень тяжёлая, почти безнадёжная. И эта безнадёжность рождает новые проблемы — в том числе терроризм.
По-моему, единственный способ разрушить эти стены — открыть в себе силу воображения. Благодаря ей ребёнок может вырваться из реального мира, который так сложен. Это даёт внутреннюю свободу.
Б-м: Жизнь у детей совсем не так проста, как иногда кажется взрослым. Что бы вы посоветовали родителям, которые хотят попытаться её облегчить? И нужно ли её облегчать?
У.С.: Для начала, конечно, у детей должна быть возможность играть, учиться, есть нормальную еду, дружить. Книга — это пространство возможного, и ребёнок может найти в ней то, чего ему недостаёт в жизни. Поэтому нужно больше читать и обсуждать прочитанное. Сейчас в Швеции такая тенденция — детские книжки становятся всё тоньше и тоньше, превращаются в книжки-картинки. В них мало текста и вообще никаких проблем, чтобы ребёнок лишний раз не нервничал. Их читают перед сном, чтобы дети лучше спали.
О.М.: Такие спокойные книжки в Швеции? У нас издаются совсем другие.
У.С.: Да, в основном спокойные. Но я пишу иначе.
Версия для печати
