Российские книжные магазины для меня — рай и ад. Приезжая из Парижа в Москву или Питер, я сразу устремляюсь в заповедные пределы. Жадными глазами пожираю полки, стараясь охватить неохватное: «Литературные памятники», поваренные книги, классика, фэнтези, детективы, сонники, акмеисты, репринты…

Лишь один раздел не радует разнообразием, а почти отталкивает конфетной пестротой. Это отдел книжек для малышей. Ну, конечно, и здесь теплится жизнь: обязательный набор роскошно изданных русских народных сказок, сказки Андерсена, стихи Маршака и Чуковского. В общем, тут сеют «разумное-доброе-вечное», а чаще — сусальное, слащавое, псевдо-поучительное, а на деле пресное, как манная каша.

И уж точно нет (за редкими исключениями) переизданий удивительных детских поэтов и писателей, которые неожиданно (на первый взгляд) появились в СССР к началу 1960-х. Эти стихи писали и иллюстрировали так называемые «формалисты», мастера из полуподвала культуры, где они с переменным успехом укрывались от цензуры и преследований за «паразитический образ жизни»… А вот кто были их предшественники? Конечно, Самуил Яковлевич Маршак, Корней Иванович Чуковский и обэриуты.

К счастью для миллионов советских детей, цензура проглядела ёрническое подмигивание дедушки Корнея. Так этот лукавейший из еретиков спас русский язык. «Тараканище» победил в соревновании с гайдаровской «Голубой чашкой». Дети уже не могли стать железобетонными, ибо прочли «Муху-Цокотуху» и «Айболита»…

Не устану повторять: дети — народец весьма жёсткий, со своим поведенческим кодексом, и сам мир детства — отнюдь не мирок. Зачастую это мир улицы, двора — мир, недоступный для взрослых. И туда получают пропуск лишь избранные. Такими избранными стали обэриуты — поэты-абсурдисты, которые в послереволюционные десятилетия высадились в высшей степени эксцентричным десантом в русскую литературу.

Данила и все-все-все!

Итак, на дворе год 1928-й. Невский проспект. Воскресный вечер. На улице не протолкнуться. Вдруг раздаются пронзительные автомобильные гудки. Гуляющие бросаются врассыпную.

Даниил ХармсПо опустевшему тротуару фланирует небольшая группа очень молодых людей. Среди них выделяется долговязый денди с тросточкой, увенчанной автомобильным клаксоном. Денди невозмутимо шагает с дымящейся трубкой в зубах, в клетчатом пиджаке, в коротких штанах с пуговичками пониже колен, в серых шерстяных гетрах и чёрных ботинках. Подбородок подпирает белоснежный твёрдый воротничок с детским шелковым бантом. Голову украшает пилотка с тряпичными ослиными ушами.

Это и есть Даниил Хармс! Он же Чармс, Шардам, Я. Баш, Дандам, Писатель Колпаков, Карл Иванович Шустерман, Иван Топорышкин, Анатолий Смушко, Гармониус… Он с невозмутимо серьёзным видом шествует в окружении «чинарей». Его свита: Александр Введенский, Юрий Владимиров и Игорь Бахтерев, Александр Разумовский, Константин Вагинов, Николай Заболоцкий — вдумчивый молодой человек в очках, в красноармейской шинели, оставшейся у него после службы в 59-м стрелковом полку 20-й пехотной дивизии.

Обэриуты пришли на исходе ренессанса русской культуры XIX века, унаследовав сдвигологию выдуманных Козьмы Пруткова и Капитана Лебядкина. Евгений Шваpц замечал: «…они (обэриуты) не искали новой формы. Они не могли писать иначе, чем пишут… У них было отвращение ко всему, что стало литературой».

Невероятные то были времена, невероятные поэты! Именно они сохранили для будущих поколений изумительный эстетико-поэтический пласт русской языковой стихии, использовав для этого детскую литературу. Д. Хармса, А. Введенского, а вместе с ними Н. Олейникова и Е. Шварца привел в детскую литературу Самуил Маршак.

«Чиж» и «Ёж»

В 1922 году Маршак приехал в Петроград и возглавил два детских журнала. Один назывался «Еж». Другой — «Чиж». Туда он и позвал «чинарей».

В «Чиже» и «Еже» царил весёлый бедлам. Редколлегия и авторы проказничали вовсю. Рассказывают, что Хармс, когда встречал посетителя, вылетал из кабинета главного редактора на четвереньках и лаял!

«Потрясающие мы люди, — выступает на заседании редколлегии А. Введенский. — Все мы детские писатели. Все терпеть не можем детей…»

«А я их с детства не люблю», — без тени улыбки добавляет Д. Хармс. При этом дети до сих пор обожают его книги.

10 декабря 1931 года Даниила Хармса арестовали. На допросах он объяснял следователям, что надо волосы повязывать бархоткой, чтобы мысли не разлетались.

Вскоре тень накрыла и других. Был загублен в лагере «кондуктор чисел, дружбы злой насмешник» — Николай Олейников, затем расстрелян на этапе Александр Введенский.

Свою гибель Хармс предсказал в пророческом детском стихотворении «Из дома вышел человек». Действительно, 23 августа 1941 года писатель вышел в магазин и был арестован прямо на улице. Его бросили в одиночку, где он умер от голода. Долгие годы никто не знал — что с ним.

Маршак и Чуковский в ту пору уцелели чудом — а может, благодаря обретённой в советскую эпоху сервильности и способности к мимикрии. Что же касается странной компании ленинградских чудаков-обэриутов — они исчезли, как будто и не жили. Но их детские книжечки ещё хранились у библиофилов.

Слово затаилось… Оно ждало своего часа. И час настал.

Юрий Павлович и все остальные

В «оттепельной» Москве все в интеллигентской среде знали Юрия Павловича Тимофеева.

Иллюстрация из книги "Два гонца"
Художник Илья КабаковВ его романтической холостяцкой берлоге близ Савеловского вокзала взору открывались кинжалы и ятаганы, развешанные поверх ковров, и даже самая настоящая кольчуга и шлем! Тут же — античные статуэтки, книги акмеистов — всё это хозяин, любивший романтику страстно, демонстрировал с обязательными рассказами о том, например, что «тайна дамасской стали ещё не раскрыта». Но этот несерьёзный (на взгляд педанта) человек обладал драгоценным даром — угадывать в людях таланты, порой скрытые от них самих. Это выяснилось, когда Тимофеев возглавил издательство «Малыш». До Юрия Павловича «Малыш» влачил жалкое существование, выпуская халтурные серые книжки-раскладушки. А после его воцарения «Малыш» уподобился «Чижу» и «Ежу», приютив у себя неугодных власти художников и поэтов — нынешних классиков. Книги в «Малыше» оформляли Илья Кабаков, Эрик Булатов, Виктор Пивоваров. А стихи и сказки сочиняли взрослые самиздатские авторы — Генрих Сапгир, Игорь Холин, Геннадий Цыферов. Эти детские сборники мастеров «самовитого слова» в оформлении современных художников с мировыми именами повзрослевшие дети бережно хранят по сей день. Не дают рвать их своим детям и внукам. Так и дошли до третьего тысячелетия эти изданьица 60-х — уникальное явление не только для отечественной, но и для мировой изобразительной культуры и изящной словесности.

Вот там убили человека

Вон там убили человека,
Вон там убили человека,
Вон там убили человека,
Внизу убили человека, —

Игорь Холин и Генрих Сапгир.
Из цикла "Едоки лимонов".
Художник Виктор Пивоваровскандировал, как считалку, Генрих Сапгир под грохот трамвая, огибавшего его дом. Звон стихов ударялся о картины Рабина, Зверева, Краснопевцева, плотно развешанные на стенах его восьмиметрового жилья, что на углу Большой Грузинской.

Экспрессионистские «Голоса» Г. Сапгира обладали всеми параметрами детской эксцентрики — что и понял Ю. П. Тимофеев. Напомню, что именно благодаря его проницательности и абсолютному слуху Сапгир вошёл в детскую литературу. Стал писать детские стихи, вкладывая туда всё своё озорное мастерство, всё умение, всю любовь к «самовитому» слову:
Что за ЛИ?
Что за МОН
В звуках нету смысла.
Но едва шепнут ЛИ-МОН,
Сразу станет кисло!

Сапгир-автор «Букваря» едва ли не потеснил «взрослого» поэта. Оно и понятно: в «оттепельные» 60-е «взрослые» сборнички кочевали из рук в руки в машинописных полуслепых списках, зато детские книжки уже издавались запредельными тиражами.

Родине полезные

У метро у Сокола
Дочка мать укокала…

Эти стихи, которые звучат как народная частушка, написал Игорь Холин. Поэт был худ, сед, выглядел безукоризненно элегантным. Своей повадкой и осанкой он напоминал скорее английского лорда, нежели человека, не проучившегося в школе ни года. При этом, пройдя войну и лагерь, жил Игорь Сергеевич в бараке. Писал тоже о бараке. Читал «Барачные стихи» металлическим голосом робота:

Дамба
Клумба.
Облезлая липа.
Здание барачного типа.
Коридор.
Восемнадцать квартир.
Не стене лозунг
МИРУ — МИР…

Виктор Пивоваров и Игорь Холин.
Фото 1998 годаМощные неореалистические миниатюры Холина, облегавшие тему, как перчатка руку, под влиянием Ю. Тимофеева отбуксовали в спасительный полуподвал по имени «детская литература». Стихи для детей Холин писал весьма суровые, далёкие от слащавой умильности. Вот чего там с избытком хватало — это сарказма:

Днем и ночью
Наш народ
Цепи мирные
Кует,
Мирные,
Железные,
Родине полезные…

Между летом и зимой

Незабываема огромная московская мастерская Ильи Кабакова. Помню, как в один из своих странных альбомов, на невинный земной пейзаж он наложил кальку, на которой нарисовал клин торта. В пейзаже этот клин — уже треугольный астероид над твердью… И на бумажном листе произошло настоящее чудо — одна реальность превратилась в другую, как и положено в сказке.

А за много лет до всемирной славы это стало обыкновенным чудом в детских книгах, которые Илья Иосифович оформлял… (Без лишней скромности скажу, что в их число входил и сборничек «Между летом и зимой», где были и мои стихи.)

А сегодня, разглядывая в лучших музеях и галереях мира его огромные холсты с мелкими фигурками и аккуратными надписями, неожиданно вспоминаешь… о Карлсоне. В его домике на крыше — картинка, нарисованная им самим: на большом листе маленькая птичка и подпись «Очень одинокий петух». Тут и вспоминаешь, что Илья — ещё и оформитель книг для детей, и начинаешь думать, что порой эти книжки с картинками обладают свойством вскрывать какие-то неведомые пласты… В общем, это уже совсем, совсем другая история.

Пространства Виктора Пивоварова — творца московского романтического концептуализма — не накладывались, а перетекали одно в другое, обретая сказочную убедительность. На его картинах дождевые капли на стекле становились поэмой, притом из одних восклицательных знаков! А вселенная запросто умещалась в яблочной сердцевине. Так создавалась действующая художественная модель, исключительно гуманная к зрителю, «путешествующему» по его картинам. И подобный живописный язык — умный, нежный, поэтичный — оказался идеальным для воплощения сказочного мира, создаваемого друзьями-поэтами.

Большой чудак на закате дня

Иллюстрация из книги Овсея Дриза.
Художник Виктор ПивоваровУ Гены Цыферова сказочки были совсем невелики — полстранички, не больше:
«У всех на свете есть папы. С папами гуляют. С папами играют. С папами читают книжки. А вот у маленького зелёного Лягушонка не было папы…»

Эти сказки, чуть не плача от нежности, взрослые читали друг другу.
Гена Цыферов умер в 1972 году, ему было всего 42 года. Но его чудесный разноцветный мир, полный добра, поэзии и искренности, не ушёл. Ушёл лишь он сам — «большой чудак на закате дня».

Ещё один чудак – Овсей Дриз, старший среди новых творцов «самовитого слова», писал на идише. Этот красивый старик с кипенно-белой шевелюрой обладал столь же кипенно-чистой душой ребёнка. Дриз глядел на мир ясными детскими, постоянно удивлёнными глазами и писал стихи, полные мудрости и музыки:

Шли люди.
Продукты несли
И портфели.
Шел я — и птицы
За пазухой пели.

Но что-то случилось!
Стою, как в лесу.
Забыл, кому птиц
Своих певчих несу…

И этими чудесными строчками старого поэта — от лица всей поющей стаи — позвольте мне закончить свой недолгий рассказ.