Виктория Сорочински родилась в 1979 году в СССР, в 1990-м уехала в Израиль, а позже переселилась в Новый Свет. Сейчас она живет в Нью-Йорке, окончила Нью-Йоркский университет со степенью мастера искусств, выставки ее работ проходят по всему миру. Самый известный ее проект — «Анна и Ева» — не просто многолетняя история взаимоотношений матери и дочери, но и фотографическая игра с мифами, легендами и человеческим бессознательным.

О проекте «Анна и Ева», о силе и слабости и о злом солнце

Идея сделать серию фотографий с названием «Анна и Ева» пришла мне в голову после знакомства с эмигранткой из России и ее дочкой в 2005 году в Монреале, где я в то время жила. Меня поразила необычная динамика отношений между ними. Они общались почти на равных, хотя девочке тогда было всего три с половиной года. Граница между ребенком и взрослой женщиной была размытой. Иногда казалось, что молодая мать — еще больший ребенок, чем ее маленькая дочь. Часто было трудно сказать, кто из двух обладал властью и контролировал ситуацию. Когда я попала к ним в дом, у меня возникло чувство, что там кроется что-то необычное. Интерес со временем только нарастал, так постепенно я поняла, что хочу продолжать снимать этот проект настолько долго, насколько это будет комфортно для мамы и дочки. И вот уже семь лет, как я фотографирую эту семью, а сейчас я стала работать над книгой о них.

Анна и Ева — их реальные имена. Мистическим образом так совпало, что они созвучны Адаму и Еве, что, действительно, придает сюжету, фотографическому, а теперь и книжному, некую первозданность, поэтому я, в общем-то, и решила воспользоваться их именами для названия серии вместо того, чтобы придумывать какое-либо образное название.

Мысль о книге возникла у меня в 2009 году, когда я приехала к Анне и Еве для очередных съемок, и Ева показала мне начало истории, которую она тогда писала.

История эта — о вымышленной планете, где жила сама Ева и ее друзья-игрушки. У них были свои имена, и они помогали ей бороться со злым «Ветряным Солнцем». На планете питались радостью, а Солнце нечестным путем добывало себе питание, высасывая его из людей. Меня очень заинтриговало начало этой истории, и я сказала Еве, что хочу сделать ее портрет как правительницы этой планеты, вместе с ее друзьями. Ева очень обрадовалась, и не успела я оглянуться, как она начала сооружать невероятное одеяние из платков, лоскутков ткани и других предметов, имевшихся у нее в обиходе. Что касается костюмов, то обычно я придумываю их сама, но в этот раз я решила, что дам ей полную свободу действия и посмотрю, что из этого выйдет. Так родилась фотография «Королевство Евы» и история об этом королевстве, которую я попросила маленького автора дописать, включив в качестве героини и ее маму. История эта поразила меня своей глубиной, и теперь она будет включена в книгу. Всего в книге будет пятьдесят снимков и десять текстов, очень интересных, искренних, потрясающе философских, хотя девочке, написавшей их, всего 10 лет. Книга — как пирожок с начинкой: в ней будет специальная вставка-буклет с еще одним текстом этого маленького автора и моими фотографиями, которые ранее не демонстрировались.

О постановочной съемке и детской непосредственности

Поначалу я придумывала сцены заранее, но чем дальше, тем меньше я это делаю. Я старюсь следовать своей интуиции и ловить нечто неуловимое в отношениях между Анной и Евой: напряжение, связь, близость или отчужденность, степень которых меняется всякий раз, когда я заново приезжаю к ним для съемок. Даже когда у меня есть конкретные идеи для сцены, я оставляю место для импровизации, и благодаря этому часто возникают совершенно новые идеи во время съемок, навеянные самими героинями.

С ними обеими было легко, возможно, поэтому я и продолжала фотографировать их все эти годы, к тому же мы стали друзьями. Ева с самого начала меня поразила своей чуткостью и восприимчивостью, которая обычно не свойственна детям в возрасте трех-четырех лет. Мне не приходилось долго ей что-либо объяснять, она понимала все с полуслова. Ребенок во время съемок всегда более спонтанен и расслаблен. От взрослых очень трудно добиться того, что легко можно уловить в детях. В них, особенно в маленьких, скажем от трех до семи лет, все чувства открыты, они еще не научились манипулировать зрителем (хотя и такое бывает). Как правило, когда ребенок чувствует себя комфортно перед камерой и не гримасничает, то можно увидеть нечто подлинное, что гораздо сложнее поймать у взрослого. Но, опять же, это зависит от уровня осознанности ребенка. Такие дети, как Ева, — довольно редкое явление, но мне доводилось работать и с другими очень интересными детьми, например в серии «Папа» («Daddy»), посвящённой отношениям молодого отца и его дочки, когда отец одновременно чувствует себя заботливой женщиной и сильным мужчиной. Эту серию, находящуюся как бы между фантазией и документальностью, я начала в 2008 году и, так же как «Анну и Еву», планирую продолжать.

О бездомности, эмиграции и национальной идентичности

Живя на Украине, в России, в Израиле, Канаде, США, я много раз спрашивала себя, что для меня родина. Меня было мучительно сознавать, что, по сути, у меня нет ощущения дома, принадлежности, связи с одним, каким-то конкретным местом. Я очень долго чувствовала, что не могу вписаться никуда, не могу по-настоящему почувствовать себя частью той или иной страны, так как в любой новой стране первым делом возникают проблемы языка, потом трудности адаптации к чужой ментальности. Сейчас, по прошествии многих лет в эмиграции, я понимаю, какое огромное преимущество я обрела, получив весь этот опыт и открыв в себе умение смотреть на мир и другие культуры с легкостью. Я осознала, что мой дом там, где я живу в данный момент, и это позволяет мне радоваться жизни и открывать новое.

Хотя, конечно же, все полученное в детстве в бывшем СССР является неотъемлемой частью меня. Вообще, я представитель уникального поколения эмигрантов. Мы уезжали из Советского Союза, где была заложена основа восприятия мира и культурной принадлежности. А потом Советский Союз распался и возникла новая Россия, к которой мы уже никак не принадлежим. Мы не знаем ее, мы вросли корнями в прошлое, и теперь нам очень сложно отождествлять себя с нашей родиной в ее сегодняшнем обличье, несмотря на сильную внутреннюю привязанность к этой стране. Все эмигранты моего поколения испытывают двойственное чувство к современной России: ностальгия с одной стороны, а с другой — отчуждение.

Национальная идентичность для меня не важна. Скорее, наоборот, я стараюсь избавляться, насколько могу, от любых рамок отделяющих меня от других людей. Думаю, что именно поэтому мне было сложнее всего в Израиле, где вопрос национальности у всех на первом месте.

Полагаю, что на моё творчество повлияло больше всего ощущение пропасти, языковой и ментальной, столь знакомое любому эмигранту, и постоянное желание эту пропасть преодолеть и быть понятой. В своих работах я стремлюсь создать визуальный язык, который будет внятен каждому вне зависимости от культурной/национальной принадлежности. Я стремлюсь говорить с людьми на языке души и подсознания с помощью своих фотографий. Поэтому я часто использую символы и метафоры связанные с мифами и сказками разных народов. Однако я не делаю упор ни на какие конкретные мифы, скорее, использую их форму или «язык» для того, чтобы создавать свои, новые сказки, которые могут быть интерпретированы каждым зрителем по-своему, и каждый сможет внести в них частичку себя и своей истории.

Многочисленные переезды из страны в страну научили меня воспринимать мир с меньшей долей консерватизма и предвзятости, чем у людей, которые всю жизнь живут в одном городе. Когда перестаёшь мерить всех и все по привычным тебе стандартам, начинаешь открывать много нового и интересного. Думаю, это то главное, чему я научилась и продолжаю учиться.