«Чито-гврито, чито-маргалито да».

По Москве на самосвале едут Буба с Фрунзиком.
— Послушай, как переводится «Чито-маргалито»? — спрашивает Буба.
Между прочим, они едут и по проспекту мимо нашего леса.
А мы сидим на кухне у наших соседей Шапиро и в который раз смотрим «Мимино».
— Дома Туриста ещё нет, — вздыхает профессор университета Михаил Львович Шапиро.
— Но забор уже поставили. Только строить будут, — вторит ему тётя Нина, закручивая банки с огурцами.
— И берёзы сейчас выше…

Наш дом построили чуть ли не первым в районе, и он стоял как огромный белый корабль: вода отхлынула, а он осел на мели. Вокруг дыбились глиняные горы и зияли котлованы.

И мы с Милкой Шапиро и Женькой Герасимовым строили из глины город. Там были башни, рвы с водой, подъёмные мосты, а по улицам бродили жуки-пожарники…

Тетка Гаррисон из второго подъезда всё выговаривала родителям, мол, упадут дети в котлован, кто отвечать будет?
— Да бросьте вы, — успокаивала её мама. — Что они, глупые, в котлованы падать? Не падали и не будут.
— Увидите! Ещё будут!

Тетка Гаррисон всё время торчала во дворе — выгуливала свою кошку Муху.
Когда мы все сюда приехали, Мухе было уже лет тридцать. В пересчёте на человеческий возраст — сто, не меньше. Каждую весну и осень Муха исправно приносила по четыре-пять котят. И мы их всем домом пристраивали.
Не живут столько кошки? Не знаю… Вот Муха живёт.

Может, потому, что воздух у нас хороший — через дорогу лес. «Двадцать минут от центра, а живём как на даче», — хвастался папа знакомым.

Мы жили, обживались, и кое-кто из наших соседей купил машину. И вот мы уже сидели на гараже и обсуждали, кто кем станет.

Женька хотел быть актером, Милка — художницей, а я… Я точно не знала, кем хочу быть. Я решила, что просто буду каким-нибудь большим человеком.
— А ну, слезайте оттуда! — кричала нам тетка Гаррисон. — Думаете, крыша железная? Провалитесь, кто платить будет?

И хоть мы знали, что ей никогда нас не поймать, ведь не полезет же она за нами, мы убегали. Рядом неизменно бежал Тузенбах.

Тузенбаха завели в качестве Тузика сторожить квартиру. У Тузенбаха борода как у терьера, хвост, как у лайки, а пах он, как водолаз. Гулял всегда один. Сначала просто потому, что хозяевам было лень его выгуливать, а потом у Тузенбаха появились свои дела и места, куда он хозяев и сам бы не взял. Ходил далеко, иногда уезжал куда-то на троллейбусе: запрыгнет на заднюю площадку и едет себе, а потом выходит, когда надо.

Мы подружились, когда я однажды навсегда ушла из дома.

Моя старшая сестра тогда сдавала экзамены, и мне было сказано: «Да не приставай ты к ней!» Я и не приставала. Захожу в комнату: она лежит на диване и смотрится в зеркало. Я только хотела что-то спросить, а она: «Не мешай, я думаю о Чернышевском».
«Сказано — не приставай», — отрезала мама.
И я решила: уйду.

Вышла на улицу и тут сообразила, что ни денег не взяла, ни тёплых вещей. Но не возвращаться же. Решила — как-нибудь. Пошла за дом, села на поваленное дерево и думаю: «Интересно, когда дома спохватятся?»
И тут ко мне подошёл Тузенбах и сел рядом. Я ему всё рассказала.
— Подумаешь, ушла! Я каждый день ухожу.
— А деньги?
— Деньги — дело наживное. Вот я, в крайнем случае, всегда могу продать свой хвост.
— Кому нужен твой хвост?
— Ты что думаешь, почему щенкам хвосты отрезают? Потому что этим хвостам цены нет!

Мы сидели и смотрели на наш дом. Вот наши окна на седьмом этаже, вот зажглись окна у тетки Гаррисон, она всегда самая первая с работы приходит, потом пришли Герасимовы с первого этажа, потом Шапиро…

Я замёрзла.
— Я домой хочу.
— Иди.
— А как мне объяснить, где была?
— Скажи: гуляла.

И я пошла домой. Пришла, а там, оказывается, никто и не заметил, что меня не было.

А потом мы Тузенбаха уже всюду с собой брали. Он свой человек. Он даже в перепись населения попал. Кстати, и Муха тоже. Девушка пришла, когда я была дома одна.
— Перепись населения. Родители дома? — спросила девушка.
— Давайте я всё вам расскажу, — предложила я.
И рассказала. А потом вспомнила про Тузенбаха и Муху. Я была не уверена, что хозяева их запишут. А они-то уж точно были наши.
— Подождите, — говорю, — у нас ещё двое живут.
— Все в этой квартире?
Я невнятно кивнула и начала диктовать:
— Тузенбах.
— Имя, отчество, фамилия. Полностью, — сказала девушка.
— Тузик Михайлович Тузенбах, — пришлось использовать имя хозяина.
— Дальше.
— Муха Гаррисон, ей 150 лет примерно.
— Ты что, издеваешься надо мной? — обиделась девушка.
— Ну, сами считайте, когда мы переехали, ей было лет сто…
— Я попозже зайду, — сказала девушка и пошла вниз по лестнице.

Так что Муха в перепись не попала. Хотя, может, её ещё кто-нибудь записал.

У них всё хорошо: Михаил Львович работает в университете, а тётя Нина солит огурцы. Милка Шапиро стала художницей: зарабатывает тем, что рисует для хозяев портреты любимых собачек. Иногда на самых неожиданных поверхностях, например, на табуретках.
И вот мы сидим там, в Хайфе, едим, телевизор работает, и вдруг:
— Смотрите!
И мы все бросились смотреть, потому что показывали наш проспект и наш лес, как раз то место, где снимали фильм «Мимино». По проспекту мимо нашего леса ползли танки.
И я позвонила маме, нет, мама позвонила мне:
— Мам, что там у вас происходит?
— Что? Да мы и сами не знаем, что, — сказала мама. — У нас ничего не показывают. А что там у нас происходит?
— Вот, — сказала тетя Нина. — Так и в семнадцатом никто ничего не знал. А когда узнали, уже поздно было.
— Мам, мимо Дома Туриста едут танки.
— Это я видела… А как ты? — спросила мама.
— Хорошо.
Папа, оказывается, стоял рядом с мамой и говорил:
— Скажи ей, чтобы она там осталась.
Но мама сказала:
— С днем рождения!
Потому что как раз был мой день рождения.
И я ответила:
— Скоро приеду и разберёмся.
А Шапиро сказали:
— Нормальные люди туда не едут.
Но я поехала. И ничего.

Иду недавно, а рядом шуршит серебристая машина с тёмными стеклами. Вдруг машина останавливается, и тёмное стекло опускается. За рулём — Женька Герасимов. Я растерялась и спрашиваю:
— Ты стал артистом?
— Не-а, — говорит Женька. — Да ну…
Женька, оказывается, стал бизнесменом. Давно мы не виделись.
— Тебе Милка привет передавала!
— Как она?
— Да нормально, вроде. Табуретки расписывает…
— Слушай, а тебе это… котёнок не нужен? — вдруг спрашивает Женька.
— Нет, а что?
— Что, что? Муха окотилась!