Ася Петрова — совсем молодая петербургская писательница. Она печаталась в периодике, участвовала в двух фестивалях «Вокруг Детгиза», ездила на семинар молодых переводчиков во французском городе Арле (за ней уже числятся несколько серьёзных публикаций переводов французской прозы). А ещё она автор сказочной повести «Девочка с флейтой».

Эта история о неоднозначности и множественности вариантов судьбы, и о том, что человеческое сознание должно быть легким, гибким, а главное — свободным, чтобы все варианты воспринять и выбрать нужный. В детстве такую мысль понять непросто, да и подростку хочется, чтобы мир делился на белое и чёрное, на добро и зло, на сказку и реальность. А мир на самом деле куда сложнее. И читая рассказы Аси Петровой, понимаешь, что ты не один такой странный, лишний, дураковатый, не одного тебя мучат необычные сомнения и не одному тебе хочется плакать.

В своей повести Ася пошла наперекор многим нынешним детским книжкам, в которых с помощью магии, потусторонних сил и волшебных явлений предлагается решать проблемы реальной жизни. Конечно, пока читаешь, сладко тешить себя надеждой, что все трудности и горести можно было бы преодолеть, кабы под рукой была волшебная палочка, а за спиной — надёжный товарищ из параллельного мира. Но колдовской опыт почему-то совершенно не помогает в обычной жизни…

Ася Петрова не боится самых сложных проблем и противоречий подростковой жизни; вместе со своими героями она задумывается над главными вопросами — что такое смерть, любовь, предательство, ложь… Поводов для подобных размышлений в жизни немало, и важно найти верное решение, правильную точку зрения, которая поможет обрести необходимый опыт и знания.

Однако выводы не преподносятся автором как истина в последней инстанции. Во всех концовках есть неожиданность, когда главная мысль вдруг ставится под сомнение. Герой словно спрашивает «Так ли всё однозначно?». Вокруг этого знака вопроса выстраиваются все рассказы Аси.

Всё наоборот

С утра все бегали как угорелые. Взад-вперёд. Мама даже кастрюльку с кашей опрокинула. А папа ей абсолютно ничего не сказал. Маме можно опрокидывать кастрюли, потому что она всё убирает. Точно так же врачам можно убивать людей, потому что врачи лечат, учителям можно орать во всё горло, потому что они учат, а полицейским можно стрелять, потому что они заботятся о спокойствии людей. В общем, если ты что-то делаешь, то можешь делать и что-то противоположное.

Я задумался о том, что же такого интересного можно делать мне, ничего не придумал и решил, что пока не найду для себя собственного весёлого занятия, буду помогать маме поддерживать беспорядок. Ведь для того чтобы получить удовольствие от уборки, надо сперва хорошенько всё разбросать. В одиночку мама с этим не очень-то справляется.

— Пойди, убери свои вещи, они повсюду! — с этих бабушкиных слов у меня начиналось каждое утро.

Легко сказать «убери». Если бы в её комнате был такой беспорядок, как у меня, я бы на неё посмотрел. Легко прибираться, когда у тебя чисто. Ни разу не видел, чтобы у бабушки в комнате всё было разбросано. А поскольку ничего не разбросано, то и прибирать нечего. Она просто делает вид, что убирает, а на самом деле только сохраняет то, что уже есть. Это нечестно. Вот если бы она сначала как следует всё раскидала…
— Скажи своему ребёнку, чтобы он привёл комнату в божеский вид, — не унималась бабушка.
— Уберись в комнате! — послушно говорила мне мама, но почему-то её слова меня не убеждали.

Вот и в этот раз я уныло побрёл к себе, даже и не думая приниматься за работу. И кто только придумал, что беспорядок — это плохо? Я потянулся за своим носком, из него выпала крохотная рыжая собачка — в прошлом году я собирал коллекцию игрушечных собак, но прекратил, когда их стало некуда ставить. Я не убирался с прошлого года, поэтому теперь мои собаки были прямо-таки повсюду. В каждом углу можно наткнуться на новую породу. Из носка выпала колли. Не самая моя любимая порода, но я почти уверен: за диваном лежит что-нибудь получше.

Я сел на пол возле дивана и глубоко задумался. Чем больше я думал, тем яснее мне становилось, что мир устроен шиворот-навыворот. Мой одноклассник Саша Павлов — круглый отличник, и его любят все учителя. Но однажды мы решили прогулять урок истории и спрятались целым классом в коридоре перед кабинетом информатики. Примерно через полчаса учитель догадался, куда все делись. Услышав шаги, мы закрыли дверь, и когда учитель попытался войти, то именно Саша навалился на дверь всем телом, чтобы не впустить врага. Потом нас, конечно, сильно ругали, но учитель так и не узнал, кто держал дверь. И, поверьте, никому в голову не пришло, что это мог сделать самый примерный ученик, гордость школы.

Может быть, случай Саши Павлова не очень убедительный, но возьмите кого-нибудь посерьёзнее, и вы тотчас же увидите, как мир встанет с ног на голову. Да возьмите хоть Бога! Сколько гадостей делает, а ему всё сходит с рук только потому, что он сотворил человека.

А вот ещё, например, Дед Мороз. Почти такой же недотёпа, как Бог. Один раз, когда-то давным-давно, подарил кому-то подарок, и с тех пор все в него верят. А он ведь уже лет сто никому ничего не дарил и даже не появлялся!

Я вошёл в кухню, очень строго посмотрел маме в глаза и произнёс:
— Мам, я убираться не буду.
Мама удивлённо подняла бровь:
— Это почему?
— Это, мам, будет сплошное враньё. Я стану таким же вруном, как и все. А я не хочу. Люди делают что-то хорошее лишь затем, чтобы их потом не ругали за плохое. Я решил поступить честно. Я просто не буду ничего делать. Я люблю беспорядок.
— Если ты переживаешь, что я не буду ругать тебя за беспорядок, то можешь не беспокоиться. Я буду ругать тебя всегда, — рассмеялась мама.

Но я был не так наивен, как она полагала. И чтобы доказать серьёзность своих намерений, я вернулся в комнату и стал всё перекладывать с места на место, надеясь перепутать ещё больше. Но не тут-то было. Папа, проходя мимо моей комнаты, заметил возню и немедленно доложил маме: «Кажется, кое-кто занялся делом!» Господи, он подумал, что я навожу чистоту! Вы понимаете, понимаете, насколько это нелепо? Ведь я наоборот делал беспорядок! Всё вокруг не то, чем кажется. Всё стоит на ушах. Но меня не проведёшь. Я всё разбросаю. Штаны сюда, свитер туда, книжки можно вот так поставить, большой надувной мяч пусть будет посередине, а носки на батарее… Я метался по комнате, раскрасневшийся и довольный, как вдруг почувствовал неладное. Я остановился, вытер со лба пот и ахнул — сам того не заметив, я прибрал в комнате… Беспорядок превратился в порядок против моего желания. В недоумении я плюхнулся на диван. И как меня только угораздило забыть, что в этом мире всё всегда происходит наоборот!

Кеды навсегда

Я сел на травку в саду. Солнце поглаживало мой нос, веки, щёки, губы. Мимо проходили женщины, мужчины, собаки, дети. Мои ноги в кедах удобно стояли на земле. И я мог бы сказать, что был абсолютно счастлив, если бы не одно обстоятельство, а именно — у меня ужасно бурлило в животе. Живот вздувался, кряхтел, менялся на глазах то ли из-за лишнего куска пиццы, то ли из-за грязных рук за обедом, то ли из-за микроба, сидевшего на помидоре и бог знает как проникнувшего в мой живот. Ничего, ничего, думал я, потерплю немного, такое сегодня хорошее солнышко. Но живот не унимался. Он стремительно ширился, разрастался, занимал всё больше и больше пространства в моей куртке и в моей голове.

Некоторое время назад я понял, что так происходит у меня со всеми счастливыми моментами. Как только я попадаю в счастливую ситуацию, компанию, место или время, обязательно появляется что-то мешающее. Мешает мне насладиться моментом. Я не преуменьшаю! Честно! Как только — так сразу.

Вот, например, ложусь я в кровать после своего дня рождения, довольный и уставший, хочу, разумеется, спать. Между пальцами я ощущаю приятную, шелковистую, прохладную наволочку, между коленями — ровное, мягкое, пухлое одеяло. Всё хорошо, я начинаю перебирать в голове события, мысли потихоньку прокручиваются и вдруг — мне неудобно. Ну, просто неудобно — голова лежит как-то не так, рука согнута не так, и вообще на боку неудобно. Ну, я переворачиваюсь на спину, а на спине ещё хуже, живот как-то выпирает, дышать трудно. Я снова на бок, потом на другой, на третий… в смысле на первый, кручусь, и мне везде и во всех положениях неудобно. Так я могу провертеться несколько часов, пока не смирюсь и не усну в неловкой позе.

Помимо просто хороших моментов, случаются иногда очень хорошие моменты. С ними я тоже не могу сладить. Во время поездки на лошади, о которой я мечтал с шести лет, мне было ужасно больно там. Ну, там, там, под животом. Садясь в седло, я радовался как ненормальный, у меня внутри прямо ветер гулял. Когда я очень радуюсь, у меня всегда такое чувство, что внутри, где-то между грудью и животом, изо всех сил дует счастливый ветер. И чем я счастливее, тем этот ветер порывистее и неуёмнее. Я даже дыхание задерживаю. Но когда я поскакал, твёрдое, как камень, седло стало меня так ударять, что всю радость испортило. Я думал, оно мне шишку набьёт, честное слово.

В общем, каждый раз что-то случается. Если я сажусь есть мой любимый шоколадный торт, кусок оказывается у меня на штанах. Если я с радостью иду в школу первого сентября, то по пути меня из лужи обливает грузовик. Если я лечу на самолёте (я обожаю летать на самолётах!), то кресло, в котором я сижу, оказывается не у окна. Если кресло всё-таки у окна, то человек впереди наклоняет спинку сидения, и она меня придавливает. Если человека нет, то я случайно выливаю на себя кипяток. Или смертельно начинаю хотеть писать, когда вставать уже нельзя. Но даже если представить себе, что всё хорошо, то это всё равно плохо, ведь я знаю — при посадке у меня будут болеть уши.

С течением времени я заметил, что абсолютно все хорошие моменты сопровождаются неудобствами, а все счастливые — страданиями. Я не мог с этим свыкнуться и однажды решил попробовать всё исправить.

Моя мама — актриса. Она часто путешествует по миру и как-то раз собралась уехать на гастроли на целый год. Дело было в августе. Меня оставляли с папой и с бабушкой. Но перед отъездом она пообещала слетать со мной на неделю к морю. Мне было не по себе, но я был твердо настроен радоваться по полной программе.

Всё и правда выходило как нельзя лучше. Просто сказочно! Мы купались в тёплом море, меня ни разу не укусила медуза, мы гуляли до самого вечера, я ложился спать, когда хотел, вокруг была красотища, куча цветов, каруселей, фонарей и моей любимой еды. Да-да, я каждый день поглощал миллионы, миллиарды, мириады эклеров. И катался на водном банане. И часами болтал с мамой, и был счастливым, но постоянно испытывал странное чувство. Меня как будто колола крохотная иголочка. В самый неожиданный момент — раз, и в горло кольнет, раз, и в руку. «Что-то не так, — постукивало в моей голове, — что-то не так». Я хотел сказать маме, но не нашёлся, как объяснить, отчего мне вдруг становится так грустно и страшно. И вот в один вечер произошла ужасная вещь. Мы с мамой только что покатались на золотой лошадке — это карусель такая, очень медленная и красивая, — а потом присели в кафе на набережной. Мама купила мне огромное мороженое с бенгальскими огнями, которое я обожаю, а потом у неё зазвонил телефон. Она очень быстро поговорила со своим режиссёром, но, когда повернулась ко мне, я вдруг изо всех сил ударил жестяной баночкой с мороженым об стол и заплакал на всю округу.
— Я ненавижу твою дурацкую работу, из-за которой я вижу тебя раз в год! Я ненавижу режиссёра, я ненавижу театр! Нет ничего страшнее театра!

Мама от неожиданности выронила трубку из рук и хотела что-то сказать, но я внезапно одумался и опередил её:
— Нет, нет, нет! Я бы хотел тут остаться навсегда, но каждый раз я думаю о том, что это закончится, а потом…

Я долго плакал, но оказалось, что режиссёр звонил предупредить об отсрочке гастролей на три месяца. Я обрадовался. Ещё три месяца вместе. Пока мама выбирала себе платье в магазине, я сел на скамейку у моря и задумался. Меня больше ничто не тревожило. По крайней мере, до поры до времени.

Но странное дело — я понял, что именно потому, что моё счастье неполное, я так хорошо запомню эти дни… Как грейпфрутовый сок с горчинкой. Как листья, слегка тронутые красками осени. Счастливые моменты, чуть испорченные грустью, прокладывают в наших головах куда более длинные тропинки, а это значит… тут я почувствовал, что мою ногу кто-то грызёт, и вскочил с места.
— Бульдог съел мои новые кеды! Скорей сюда! Бульдог съел мои новые кеды! Теперь это будут единственные кеды, которые я запомню на всю жизнь!

Не совсем усы

— Не уезжайте! Пожалуйста! Только не бросайте меня здесь одного! Нет! Нет! Нет! — я хватал маму за ноги, тянул за кофту, утыкался лбом ей в живот и обливался слезами до тех пор, пока папа не заводил машину и не обращал на меня свой самый строгий взгляд.

Каждый раз, когда родители после выходных ехали в город и оставляли меня на даче с бабушкой, я думал, что это навсегда. Каждый раз я чувствовал, что они не вернутся, каждый раз я был уверен, что меня бросили.
— Сеня, они ведь приедут в субботу! Увидишься с мамой через неделю! — говорила бабушка, похлопывая меня по плечу, но мне было не до субботы.

Мне казалось, что я один на всём свете, и от этого становилось неимоверно страшно. Я садился в гамак, упирался пальцами в шершавый ствол сосны и ждал, когда сердце выйдет из пяток. Если бы кто-то спросил, чего я так боюсь, я бы ни за что не смог ответить. Мне было нечего бояться — на веранде бабушка готовила блины с творогом, где-то по соседству мои друзья играли в казаки-разбойники, стояла теплая погода, но мне хотелось только одного — к маме.

— Это первый раз, — объясняла бабушка своей подруге, которая по воскресеньям приходила к нам на блины, — всегда нормально жили, весёлый был мальчик, бегал целыми днями, купался, а в этом году прямо несчастье какое-то. Как родители домой — так мы в слёзы, и ничем нас не унять.
— Может, он с друзьями поссорился?
— Ни с кем он не поссорился! Совсем маленький был — так не плакал. Ой, ладно, расскажи лучше про свои гортензии, — и беседа плавно переходила на цветы, сорняки, клумбы, грядки и прочую ерунду.

Я скучал, слушая нудные разговоры, и досадовал на бабулю за то, что она всем про меня болтает. Но однажды во время вот такой болтовни у бабули зазвонил телефон. Это был папа, он сказал, что маме наконец-то дали отпуск, поэтому приедут они не в субботу, как обычно, а в среду. Я чуть не завизжал от радости — впереди было несколько счастливых недель.
— Ну что, Сеня, как ты себя вёл? — шутливо осведомлялась мама, пока папа вынимал из багажника последний пакет с фруктами.
— Я плохо себя вёл, но теперь исправлюсь. Наконец-то вы приехали.

Они приехали. Приехали и останутся надолго. Я миллион раз повторил про себя эти слова, качаясь в гамаке и выплёвывая вишнёвые косточки. Сколько этих косточек! Почему все самые вкусные ягоды так тяжело достаются — клубники всегда мало, чернику трудно собирать, крыжовник едят долгоносики, а на красную смородину у меня аллергия. Я выплюнул последнюю косточку. Вишни больше не было. И вдруг я почувствовал, что снова остался один. Совсем один и никому не нужен. Как это так? Ведь родители приехали. Они приехали! Машина стояла у ворот! Я спрыгнул с гамака и побежал к маме.
— Ты чего ревёшь? Мы же теперь никуда не денемся. Ты чего?

Я поднял на маму заплаканное лицо и не знал, что сказать.
— Ну-ка, ну-ка, посмотри-ка на меня, — мама наклонилась надо мной и расплылась в улыбке.
— Что? — недоверчиво спросил я.
— У тебя усы растут! Ты только погляди на этот пушок под носом! Рановато. Это ещё, конечно, не совсем усы, но зато теперь мне понятно, почему ты стал такой плаксой.
— Ну и почему же? — я в упор не видел связи между своей тревогой и какими-то дурацкими усами.
— У тебя просто половое созревание.
— Что?
— Созревание! Половое! Ты становишься мужчиной. Пока очень маленьким мужчиной, но твой организм перестраивается, понимаешь? Вроде как пианино. Когда пианино перестраивают, оно издаёт неприятные звуки, фальшивые, а потом всё в порядке — оно снова поёт чистым голосом.

Тем вечером, после ужина, я вынул из ящика папин пыльный полароид, поднес к своему лицу и сфотографировал себя крупным планом. На фотографии мои «не совсем» усы совсем не были видны, я обрадовался, вложил снимок в толстую книгу про Винни-Пуха и лёг спать. А наутро мне в голову пришла любопытная мысль. Я взял ручку, достал фотографию и на обороте, обращаясь уже к взрослому Сене, вывел такие слова: «Если тебе когда-нибудь станет одиноко, дружище».

Такая вот жизнь

Они не хотели, чтобы я получал двойки, писал на стенах и слушал громкую музыку. Как я ни оправдывался, всё впустую. Они говорили, что у меня трудный возраст. Трудный для чего? Я не понимаю, что значит возраст. И я не понимаю, почему они называют себя старыми, ведь они даже не седые! Клянусь, у моей мамы нет ни одного седого волоса!

У меня не трудный возраст, просто мне хочется, чтобы что-нибудь случилось. Хоть что-нибудь. Можно, чтобы на дом упала летающая тарелка с инопланетянами. Или чтобы посреди ночи к нам ворвались грабители. Я не злой, я вовсе не желаю никому ничего плохого. Если бы произошло извержение вулкана или землетрясение, я тоже был бы доволен. Мне неважно, хороши события или плохи, главное, чтобы они были невероятными.

Не так давно я заметил две вещи. Во-первых: плохие события занимают людей дольше, чем хорошие. Во-вторых: в жизни гораздо чаще ничего не происходит, чем что-то случается. Все вокруг постоянно боятся. Моя мама боится, что её уволят, мой папа боится, что он обанкротится, мой друг Витя боится, что его выгонят из школы, моя подруга Даша боится, что однажды утром проснётся абсолютно лысой, мой дедушка боится, что скоро начнётся ядерная война, и только я один боюсь, что ничего этого не будет.

Мама говорит: «Оденься тепло, а то превратишься в ледышку»! Папа говорит: «Тренируйся хорошенько, а то парни когда-нибудь расшибут тебя в лепёшку»! Дедушка говорит: «Не сиди до ночи за компьютером, а то станешь горбатым, как мышка»! Но ничего подобного не происходит. Я каждое утро встаю с постели точно такой же, какой в неё ложился, и каждое утро нахожу мир в точно таком же порядке, в каком его оставлял перед сном.

Именно поэтому, когда папа однажды сказал, что наш дом выкупила какая-то компания, которая сделает из квартир офисы, я ему ничуть не поверил. Переезд! Переезд в другой дом, в другой район, на другую улицу — это слишком большое событие, чтобы быть правдой. Если мы переедем, я больше не буду просыпаться от звуков пианино из детского садика (он прямо под нами!). Если мы переедем, я больше не буду встречать по утрам угрюмую тётю Клару из соседней квартиры. Нет — эти перемены слишком глобальны, чтобы свершиться.

Но с каждым днём мои сомнения оттеснялись всё дальше и дальше. К нам стала приходить какая-то дама с пучком бордовых волос — она обсуждала с родителями новую квартиру. Папа вскоре начал разбирать книжные шкафы, я помогал ему перекладывать книги в коробки. Мама — она была беременна моим братиком — постоянно жаловалась, что кругом пыль, а ей вредно дышать пылью. Дедушка, что ни вечер, оплакивал своё старое кресло-качалку, которое папа отказывался везти на новую квартиру. «Пап, я бы всё равно рано или поздно отвёз его на дачу!» — говорил он дедушке. Кстати, я никогда не понимал, почему родители вечно предлагают весь хлам свозить на дачу. Как будто дача — это помойка, а не летний домик.

Ну, так вот. С каждым днём я всё отчетливее сознавал свою неправоту. Конечно, бывают исключения, но они лишь подтверждают правило. А правило в том, что жизнь любит пережёвывать одни и те же события, а не впускать в себя неожиданности и перемены. Весной не идёт клубничный дождь! И сосед внезапно не оказывается маньяком! И на землю не падают метеориты! Окей, люди говорят, что падают, но вы хоть раз видели, чтобы прямо вот так, у вас перед носом упал метеорит? А вы хоть раз находили в своей комнате зелёного монстра, как Гарри Поттер? Боже мой, я не первый год пытаюсь смириться с отсутствием монстра.

Иногда со мной случались забавные вещи, но это всегда были либо розыгрыши, либо ещё какая-нибудь ерунда. Например, когда мне подарили компьютер, это было чудесно, но уже через пару часов я к нему привык и он стал обыкновенным предметом интерьера. А что теперь? Неужели что-то невероятное?

Я не мог в это поверить, но, разобрав свой собственный книжный шкаф, пришёл к выводу, что, пожалуй, переезд всё сильнее начинает смахивать на реальность.
— Надо же, ребёнок родится уже в новой квартире, — радостно вздыхала мама.

В отличие от неё, меня не очень заботил ребёнок, но я был рад поддержать разговор. Вот и теперь я кивнул и отправился к себе, лелеять мечту о переезде.

Прошло несколько месяцев, мы жили буквально на чемоданах, а я и вовсе спал в обнимку со своим старым рюкзачком в форме тигрёнка. Каждый день для меня начинался с вопроса «Ну, когда, пап, когда мы переедем?» Сначала папа говорил «через месяц», потом «через неделю», потом опять «через неделю», и опять «через неделю»… Казалось, этих недель уже прошло немерено, а мы всё не двигались с места. Я успел разболтать о переезде в школе, всем друзьям и учителям, я даже написал стихотворение о переезде! И вот как-то вечером папа вернулся домой очень весёлый, обнял маму, сел в старое дедушкино кресло и сказал:
— Вы не поверите, я сам не поверил, когда узнал, но проект с офисами накрылся! Ребята, мы можем остаться дома!

Он сказал это с таким облегчением, что я оторопел. Как это? Мое невероятное событие опять улизнуло!? Но ведь? Да, да, так всегда и бывает. И как я мог поверить в то, что старое кресло-качалка может куда-то деться со своего места! Расстроенный почти до слёз, я отправился спать. А ночью у мамы начались схватки и продолжались до обеда следующего дня. Ближе к вечеру папа взял меня с собой в больницу, посмотреть на малыша. Мы прошли по длинному белому коридору, затем двери палаты распахнулись, и вдруг… вдруг я увидел его. Это было так странно. Как будто передо мной внезапно возник инопланетянин. Ребёнок был крошечный, как игрушечный, но настоящий, с рыженькими волосиками, как у мамы, и ямочками на щеках. Я боялся до него дотронуться, я боялся на него дунуть, и когда он вдруг, проснувшись, повернул головку и открыл свой большой синий глаз, я с трудом набрал в лёгкие воздуха, чтобы выдохнуть: «О Господи, это невероятно!»