Когда я приехал в летний лагерь, то первым и последним, что я себе сказал, было — я хочу назад! К маме, которая готовит на завтрак вкусный кофе с молоком. К бабушке, которая печёт по выходным лимонные булочки. К моим друзьям, с которыми можно сколько угодно бегать и болтать безо всяких вожатых и, уж конечно, без тихого часа. И хотя, спустя две недели, я приспособился к лагерному режиму и даже подружился с тамошними беспризорными котами, мне всё равно хотелось домой. Не то чтобы я думал, будто там лучше, но просто я скучал, и всё, оставленное позади, казалось мне грустным и добрым, почти недостижимым в тот момент.

По вечерам, когда я ложился спать, я представлял себе наш туалет. Я мечтал о нашем туалете. Ну, о том, который дома. Потому что в лагере туалет стоял на улице, и, чтобы до него дойти, надо было вставать, одеваться, пробираться по темноте на улицу. И вообще, там противно пахло, не было туалетной бумаги, и водились мокрицы.

Ещё я представлял свою любимую лампу — для чтения в кровати. Это лампа на длинной-длинной ножке, её можно вертеть как угодно, чтобы свет падал именно туда, куда надо.
И ещё я вспоминал свою кровать, которая не скрипит от каждого движения и… тут я обычно засыпал.
Так я прожил целый месяц, закрашивая на календаре дни до возвращения домой. Но когда, наконец, настала нужная дата, и я приехал домой, то — первым и последним, что я себе сказал, было — я хочу назад!

Я ходил вокруг да около, я боялся признаться себе в столь ужасной мысли, я лавировал, пытаясь её обогнуть, обойти, проскочить на красный свет, обыграть в сухую — всё напрасно. После нескольких неудачных попыток я понял окончательно и бесповоротно: я хочу в лагерь.

Ложась спать, я представлял себе чистое небо и летний воздух, я вспоминал, как смешно, словно в ритме джаза, кукует лагерная кукушка: ку, ку, кУку, ку, ку, кУку, — как пахнет с утра трава перед покосившимся сараем с велосипедами, и как я ложусь в скрипучую постель такой уставший, что засыпаю, не в силах прочитать ни строчки.

Всё то, о чём я мечтал в лагере, теперь, дома, казалось совершенно ничтожным и ненужным. Я не мог понять, почему так торопился домой, и почему, покинув лагерь, заново его полюбил. Полюбил со всеми недостатками, серьёзно! Даже туалет на улице!
— Не понимаю, как это работает? — спрашивал Валя, наморщив лоб, словно семидесятилетний старик.
— Ну, просто, когда я там, я хочу назад, но когда я тут, то хочу назад! — кричал я, размахивая руками.
— То есть, когда ты там, ты хочешь сюда, и когда ты тут, то хочешь… тоже сюда?
— Нет, нет, нет, ты не понял, я хочу туда!
— Ты хочешь туда? Но ты же сказал, что там ты хотел сюда?
— Я хотел сюда, когда был там, а теперь хочу туда!
— А-а-а-а-а! — Валя улыбнулся, и вдруг его лицо снова сделалось озабоченным. — Нет, я не понимаю.

Я тоже не понимал. В этом-то и была вся загвоздка. И чтобы разобраться, мне нужен был второй шанс. Я должен был прочитать задачку снова и снова её решить — сколько бы времени на это ни потребовалось. Меня вовсе не радовала перспектива всю оставшуюся жизнь курсировать между домом и лагерем, домом и другим городом, домом и другими странами, домом и целым миром — наслаждаясь счастливыми моментами лишь в дороге, когда я еду, но ещё не приехал, когда я скоро буду где-то, но пока ещё нигде.

— Хорошо там, где нас нет, малыш, это всякий взрослый человек знает, — смеялся папа, стараясь меня утешить.
— Не забивай ребёнку голову, пусть себе скучает по лагерю, потом опять поедет, — говорила мама.
Прошло несколько месяцев, и на зимних каникулах я попросил родителей отправить меня в лыжный лагерь. На самом деле, лагерь был тот же самый, что и раньше, только зимой он назывался — лыжный лагерь.

Я собрал свой огромный рюкзак, до отказа набил его конфетами и чипсами (чтобы хрумкать ночью, пока вожатая спит), подготовил ноздри, глаза и уши, полные надежды на летний воздух и кукуканье кукушки, сел в поезд, и… О кошмар! О ужас! Я не предвидел самого страшного — того, что зимой лагерь выглядит совершенно иначе! Никаких зелёных листьев, никаких ночных прогулок в туалет — оказалось, что зимой всем раздают ночные горшки! — никаких песен под ёлкой, и ни одного, даже маленького, вот такусенького «ку-ку».

На второй день лагерной жизни я с прискорбием признался себе в том, что — тут я глубоко вздыхаю, хватаясь за голову, — в том, что… я хочу назад. Понятное дело, возвратиться сразу мне никто не позволил, и я провёл в лыжном лагере, как и положено, две недели. Две недели: тик-так, тик-так, — две недели я следил за стрелкой часов, в ожидании, что она, в конце концов, сделает остановку на станции «мой дом».

В этот раз к дому я подъезжал с опаской. Затаив дыхание, я пытался подготовить себя к правильным мыслям, но точно знал, что от меня ничего не зависит. Либо я снова заскучаю по лагерю, либо нет.
— Это было странно, особенно после блина с вареньем, — неспешно рассказывал я Вале.
— С каким вареньем? — заинтересовался Валя.
— Речь не о варенье! А обо мне! После блина с вареньем я понял, что хочу назад.
— Но ты же говорил, лыжный лагерь тебе не понравился, и ты хотел назад домой?
— Ага. А теперь хочу назад.
— В лыжный лагерь?

Я задумался. Не в лыжный лагерь. Я хотел назад в летний лагерь, туда, где я был таким счастливым, и туда, куда невозможно было возвратиться. Теперь я знал наверняка, что нельзя возвратиться в одно место дважды, потому что и место, и ты сам за время разлуки меняются. Но я также знал, что счастливое место — это не место, где тебя нет, а место, где ты когда-то был.