На картинах Марка Шагала брички, и влюблённые летят по небу, еврей-скрипач танцует на крыше, а под Эйфелевой башней приютились домики белорусского Витебска. Там в 1887 году родился один из самых великих художников XX века, там он рос в окружении восьми сестёр и брата, и этот город он не забывал до конца жизни.

Витебск находился в «черте оседлости», которую царское правительство установило для проживания евреев. Они составляли больше половины жителей Витебска. Семья Марка жила бедно, родители тяжело работали. С утра до ночи Хацкель Шагал ворочал тяжёлые бочки с селёдкой, его жена Фейге торговала в бакалейной лавке.

В детстве Марк, как все мальчишки, купался в реке, сражался в пёрышки и городки и лазил по крышам, но уже тогда проявились его многочисленные таланты. Он пел в синагоге, играл на скрипке, тайком писал стихи.

Сначала Шагал учился в хедере, а для того чтобы он поступил в гимназию, матери пришлось дать взятку учителю, ведь евреев туда не принимали.

Сто лет назад была такая профессия — ретушёр. Ретушёры аккуратно подкрашивали фотографии, и они казались живее и естественнее. Марк нанялся ретушёром в ателье местного фотографа. Но Витебск очень скоро стал мал для него. Шагал уехал в столицу, в Петербург.

«Чтобы жить в Петербурге, нужно было иметь не только деньги, но ещё и особый вид на жительство. Я еврей. А царь установил черту оседлости, которую евреи не имели права преступать. Через знакомого купца отец достал мне временное разрешение: будто бы я ехал по поручению этого купца, получать для него товар», — вспоминал Шагал.

В Петербурге Марк бедствовал и голодал. Делил комнату с другими бедняками. Учился он в школе Императорского общества поощрения художеств и в мастерской художника-новатора Льва Бакста. Но ни академические живописцы, ни новаторы не принимали Шагала. А он мечтал о Париже. В начале ХХ века это был центр новой живописи.

Марк часто приезжал в Витебск. Там он однажды познакомился с девушкой по имени Белла Розенфельд, дочерью богатого ювелира. «Это было так, как будто бы она знала меня уже давно, как будто бы она знала всё о моем детстве, о моем настоящем, о моем будущем, как если бы она наблюдала за мной, — писал в воспоминаниях Шагал. — Я почувствовал, что моя жена — это она».

Юрист и политик Максим Винавер, издатель нескольких еврейских журналов, дал Марку деньги на поездку в Париж. Безвестный художник из России очутился в самой гуще художественной жизни и яростных споров об искусстве. Вокруг горячо обсуждали новые направления в живописи — кубизм, фовизм, футуризм. Но Шагал никогда не любил «измы». Он предпочитал работать вне групп.

Он познакомился с другими художниками, с выдающимися поэтами Гийомом Аполлинером, Блезом Сандраром, Максом Жакобом. Бедность, однако, шла за ним по пятам. Денег Шагалу хватило лишь на мастерскую в знаменитом «Улье».

«Так называлась сотня крошечных мастерских, расположенных в сквере возле боен Вожирар. Здесь жила разноплеменная художественная богема, — рассказывал Шагал. — В мастерских у русских рыдала обиженная натурщица, у итальянцев пели под гитару, у евреев жарко спорили, а я сидел один, перед керосиновой лампой. Кругом картины, холсты — собственно, и не холсты, а мои скатерти, простыни и ночные сорочки, разрезанные на куски и натянутые на подрамники».

В Париже окончательно выработался уникальный стиль Шагала. В этом стиле есть что-то от кубизма, еврейского искусства, наивных провинциальных вывесок, русских икон. Как-то в мастерскую Шагала заглянул Бакст, его бывший учитель. Он не слишком любил картины Марка, но сейчас долго разглядывал их, не произнося ни слова.

Постепенно Шагала начинали признавать, он становился известным. В 1914 году художник устроил большую выставку в Германии и тут же уехал в Россию. Шагал хотел жениться на Белле и увезти её с собой в Париж. Но застрял на долгие восемь лет — сперва разразилась Первая мировая война, за ней революция.

В революционные годы Шагал организовал в Витебске академию искусств. Однако его студенты во главе с художником-авангардистом Казимиром Малевичем устроили свою «революцию» и прогнали Шагала с поста руководителя. Он казался им слишком отсталым.

Художник поселился в Москве, рисовал театральные декорации, создал панно для Еврейского театра. В 1922-ом он навсегда покинул Россию. Через несколько месяцев Белла и дочка Ида присоединились к нему в Берлине, а год спустя все они перебрались в Париж.

С тех пор жизнь Марка Шагала становится непрерывным триумфом. Он прожил 97 лет, создав тысячи полотен, рисунков, гравюр, иллюстраций, театральных декораций, фресок и витражей. Он объездил всю Европу, побывал в Палестине, а потом уже и в Израиле.

Были в этой жизни и тяжелые годы. В 1941 году он едва спасся из оккупированной нацистами Франции. К счастью, нью-йоркский Музей современного искусства вовремя пригласил Шагала в Америку. В 1944 году в Америке умерла Белла, любимая жена и муза художника. Новой спутницей Шагала стала Вирджиния Макнилл, родившая ему сына. Но вскоре она оставила Шагала.

В Америке Шагал, несмотря на свою известность, чувствовал себя неуютно, тем более что английский он так и не выучил. Не успела закончиться Вторая мировая война, как он стал подумывать о возвращении во Францию. Эту мечту художник сумел осуществить в 1947 году. Он поселился на Ривьере и нашёл счастье в браке с Валентиной Бродской, которую все называли Вавой.

И всё-таки образ Беллы не сходил с его холстов. «Только открыть окно — и она здесь, а с ней лазурь, любовь, цветы. С тех давних пор и по сей день она, одетая в белое или в чёрное, парит на моих картинах, озаряет мой путь в искусстве», — такими словами рассказывал Марк Шагал о своей музе.

Шагала называют не только великим художником, но и гениальным выдумщиком. Все эти красные раввины, синие коровы, кривые домики и красочные взрывы на холстах в самом деле кажутся фантазиями. Художники-сюрреалисты, изображавшие мир фантастических видений, в своё время приглашали Шагала присоединиться к ним. «Неправда, что мое искусство фантастично! Наоборот, я реалист. Я люблю землю», — отвечал он.

Тайна Шагала в том, что он рисовал жизнь такой, какой её видел. И всегда оставался верен себе. «Нужно прислушаться к собственному голосу, к собственной совести, к своим чувствам, — вероятно, только это может принести удовлетворение, утолить жажду, — говорил Шагал. — Вот мой оригинальный метод, мой способ наблюдать и творить, ничего не заимствуя и не копируя».