С месяц назад мой десятилетний сын пришёл из школы грустный.
— Мама, я решил не дружить с одним мальчиком, — выпалил он с порога.
— Почему? — удивилась я.
Обычно мой ребёнок общителен и весьма дружелюбен.

Важное дополнение: разговор происходит в Америке, где мы живём последние четыре года.
— Это он второй раз уже сказал, — добавил сын, нахмурившись.

Сердце мое немедленно наполнилось праведным гневом. Русские глупые? И я?! И мой муж, и мой отец? Все, кто из России? Может, ещё и профессор Капица дурак, и Набоков был идиотом, и Софья Ковалевская — тупая домохозяйка?! Да я МГУ окончила, да мой муж… Да Софья Ковалевская… А про Капицу вообще молчу!
— А что за мальчик, как его зовут? — как можно спокойнее уточнила я.
— Лу. Мы с ним вместе ездим в школьном автобусе.

Ну что ж, это облегчает задачу «ответного удара». Можно научить сына выражению «маленький черножопый засранец» — и дело в шляпе. Обидчик будет обижен. Главное адекватно перевести фразу на английский язык. Правда, расизмом веет за версту, а в Штатах с этим проблем не оберёшься. Да мы и не расисты, честно говоря. Но он же первый начал!

Этот Лу невысокий, на голову ниже моего сына, худенький мальчик. Губастенький, смешливый, подвижный. Ежели в лоб дать хорошенько — свалится. Тоже, кстати, вариант. Чтоб неповадно было меня, Капицу и Набокова обзывать. В конце концов, мы взрослые люди, что за неуважение?! Правда, у Лу есть старший брат, и если этот брат, здоровый угловатый чернокожий подросток, — не убеждённый толстовец, моему ребёночку придётся туго после лёгкой драчки с младшим обидчиком всего русского народа.

Надо пойти к родителям! Постучать в дверь, и когда его толстый лысый папа в бейсболке набекрень откроет, подбоченясь, выдать: «А ваш Лу назвал всех русских дураками! Как вы его воспитываете?! И вообще — это ещё большой вопрос, кто из присутствующих дурак!» А он смерит меня холодным взглядом с ног до головы и скажет спокойно: «Мэм, мой мальчик ничего такого не говорил. И вообще, занимайтесь воспитанием своего ребёнка, а все претензии можете направить моему адвокату». И закроет дверь.

Нет, всё это, конечно, было бы забавно, если бы не было так обидно. По крайней мере, моему ребёнку — обидно. И совершенно ясно, что если мальчик сказал это два раза, то скажет и третий.

Я села за компьютер и написала заместителю директора школы короткое письмо. Обрисовала ситуацию, заметила, что дети есть дети, и иногда они не совсем отдают себе отчёт в смысле сказанного, и мы всё это понимаем, но я очень прошу сделать так, чтобы повторных инцидентов не было. «С огромным уважением». И — «мне очень жаль, что я вынуждена писать это письмо».

Утром я получила ответ с извинениями передо мной и моим сыном и заверениями, что руководство школы обязательно разберётся, потому что она — школа — абсолютно не толерантна к любым проявлениям нетолерантности. Через пару дней мне сообщили письменно, что с мальчиком Лу проведена очень серьёзная беседа и он напишет записку с извинениями. Очень серьёзную беседу проводила завуч — высокая чернокожая красавица. Да, всё очень толерантно. Думаю, что во избежание возможных встречных обвинений в расизме, беседу с афроамериканскими шалопаями проводит темнокожий работник образования.

Рискну предположить, что процентов 30, а то и больше, читающих эти строки расценили мой поступок как низость и стукачество, а ещё плюс 40 % к этим тридцати — как пример дурного воспитания ребёнка, попытку оградить любимое чадо от реального мира и культивацию инфантилизма. Надо было дать обидчику в глаз, это оправдали бы даже убеждённые пацифисты. Или, на худой конец, обозвать в ответ, учитывая, что инициатор всё ж на голову ниже, а мы наверняка позиционируем себя как людей воспитанных. В крайнем случае, можно было бы проигнорировать обидчика, но ябедничать… стучать…

«Главное — не бей», — учу я своего сына, когда речь заходит о возможных неприятных ситуациях в школе. Ударишь, особенно если первый, — неприятностей не оберёшься, неизбежно окажешься виноват. Одно дело словесная перепалка, другое — драка.

А как насчёт обозвать в ответ, да пообидней? Но это означает стать равным, значит — оба виноваты, и наказывать надо обоих одинаково. Идти ругаться с родителями? Можно попробовать, но их ответные действия предугадать трудно, даже если отпрыск три раза неправ. И остаётся беспроигрышный вариант — стучать.

Кстати, о терминологии. Откуда и когда пришло в русский язык это «стучать» как эквивалент предательства? Может быть, из тридцатых годов прошлого века, из тех времён, когда доносили на соседей и друзей, когда обратиться в милицию означало расписаться в собственной подлости? Если я ничего не путаю, с 1937 года прошло уже очень много лет, и наше поколение ничего такого не пережило и пережить не могло в силу возраста. Откуда же это неприятие любого человека, облечённого властью, неверие в то, что представитель системы (школьной, медицинской или любой другой, главное — государственной) — друг и может помочь?..

Вспомнилось вот тут…
В детстве я очень плохо ела. Совсем плохо. Накормить меня было настоящей проблемой, решить которую иногда удавалось бабушке.
— Если не будешь есть, тебя заберут в милицию, — помню, сообщала она мне доверительно, зачерпывая ложкой кашу.
— А как они узнают, что я не ела? — с сомнением спрашивала я и, спросив, немедленно сжимала зубы крепко-крепко.
— А у них прожектора есть специальные, — важно продолжала бабуля. — Просветят тебе живот, а там пусто. Сразу и заберут.

Детское воображение рисовало страшные картины: милиционеры-чудовища с огромными прожекторами, разрезающими животы, ловят худеньких, из вредности плохо питающихся детей и волокут их в большие тёмные машины с решётками. От страха и бессилия рот мой открывался, и туда немедленно проникала ложка с тёплой кашей. С маслом. И с сахаром. Да, бабушка кашу посыпала сахаром, что, по её мнению, должно было превратить простое блюдо в лакомство.
Однажды бабуле повезло. Сразу после обеда мы пошли в магазин. Вышли за калитку, а там — милицейская машина стоит. И двое служителей порядка — тогда они ещё не были господами — обратились к бабушке с вопросом. То ли адрес какой искали, то ли ещё чего — уже не помню, но хорошо помню сковавший меня ужас, когда молоденький милиционер направился к нам.
— Вот видишь, — прошептала бабушка, когда он ушёл. — Хорошо, что ты поела, а то бы забрали сейчас в милицию. Он же живот тебе просветил.
— Да?
— А как же. Ты просто не заметила. У них же прожектора такие. Специальные.

Надо ли объяснять, каково было моё отношение к милиционерам в детстве? Позже, через двадцать лет, когда я полтора года жила в Москве без прописки, моя милиционерофобия только укрепилась.

Соседскую девочку пугали врачами, это я знаю точно. Со мной, правда, такой номер не прошёл бы, у меня родители — врачи. Не исключено, что кто-то боялся злобных пожарных. Учитель? Чем он хуже, тоже ведь власть предержащий. Представитель системы, а как же.

А система по умолчанию враждебна, это каждый знает. И сотрудничество с ней в любом виде, будь то звонок в милицию или обращение к учителю, бесперспективно и порицаемо. Это же стукачество — сотрудничать с системой.

Я провела небольшой (около 70 респондентов) опрос на эту животрепещущую тему. Около 90% живущих в Америке русскоязычных родителей обратились бы к учителю для решения школьного конфликта детей. Из тех, кто живет в России, так поступили бы примерно процентов 20. Ответы остальных варьируются от «придумать обзывалку пообидней» до «дать в ухо сильно», но в любом случае исключают участие взрослых как постыдное и чреватое ещё более серьёзными последствиями для ребёнка.

Однако… Уважаемые мальчики и девочки, которые теперь папы и мамы, дело в том, что система — это давно мы с вами. Мы выросли, и нет уже строгих учителей, страшных милиционеров (полицейских?) с прожекторами для голодных животов и злых врачей со шприцами, полными яда. Нет этих непонятных взрослых с их непонятной логикой и непонятным миром; все эти взрослые — мы. И мы должны понимать, что состояние имаго, комфортное и, что уж греха таить — привычное, нередко предопределяющее поступки и суждения, становится обязательным условием существования системы. Выходит, дело в людях, в нас с вами…

Безусловно, практически у каждого есть негативный опыт общения с системой, будь то старая дева — доктор женской консультации — или учитель-истеричка, но нужно ли обобщать? Или вы думаете, что милиционеры, просвечивающие детские животы прожекторами, и врачи-убийцы всё-таки существуют?