Я люблю смотреть телевизор. Но мама говорит, что это на меня плохо влияет – я начинаю беситься после мультиков. Зато она разрешает мне включать передачи про животных. Хотя мне кажется, что после них я тоже хорошо бешусь.

Однажды в смешном кино про сусликов я услышал непонятное слово «генетика».
– Мама, – спросил я, – а что такое генетика?
– Это когда дети похожи на родителей, – объяснила мама.
– А на кого я похож?
– Трудно сказать…
– Значит, у меня нет генетики?
– Генетика есть всегда, – строго сказала мама. – Например, глаза у ребёнка такого же цвета, как у кого-то из родителей.

– А у меня какие глаза?
– Синие.
– А у тебя?
– Серые.
– А у папы?
– Карие.
– Мама, а откуда у меня взялись синие глаза?
– Глаза в генетике не главное, – сказала мама, покосившись на помрачневшего папу. – Характер важнее.
– А у меня папин характер?
– Думаю, да.
– Ничего подобного, – сказал папа. – Я никогда не был таким болтливым.
– Я тоже не болтушка! – рассердилась мама.
– А почему тогда я болтливый? – спросил я.
– Не знаю, – сказала мама. – Вообще сложно объяснить, что такое генетика, такому маленькому мальчику, как ты.

Я ей как-то сказал:
– Мама, а вдруг тебя стошнит от папиных букетов?
– Это зависит от того, какие они будут, – ответила тогда мама. – Если три замёрзшие гвоздички, как в прошлом году, может и стошнить. А вот если большой букет роз, мне понравится.

Не понимаю, почему мама не хочет, чтобы папа дарил гвоздики. Может, у неё аллергия? У меня, например, аллергия на шоколад: если я съем шесть шоколадных конфет, на подбородке появятся красные прыщики. Не сразу, через день, а сначала подбородок будет чесаться.
Наверное, у мамы от бабушкиных занавесок тоже стал чесаться подбородок, поэтому она и купила жалюзи.

Мне жалюзи очень понравились. Они были сделаны из белых железных пластинок и шуршали, когда двигались. Сбоку длинная палка и цепочка. Если повертеть палку, белые пластинки поворачивались, а если потянуть за цепочку – поднимались.

Играть с жалюзи было весело. Сначала я вертел палку, потом тянул за цепочку, опять вертел палку и снова тянул за цепочку. Я старался делать это быстро-быстро, а потом ещё быстрее, чем быстро-быстро. Жалюзи смешно шуршали, и пластинки спотыкались друг о друга.

Палка была очень красивая – длинная и тонкая, как копьё. Я стал метать её в подушки на диване. Представил, что я индеец, а подушки – это ковбои, и они меня преследуют. Ковбоев было трое, они окружили меня. Чтобы не попасть в плен, я бил направо и налево, одного сбросил в пропасть за диваном, второго загнал в угол у телевизора. А когда мы остались с третьим один на один, я изо всех сил треснул его прямо копьём по башке! И… моё копьё сломалось.

Мама жарила котлеты на кухне и не видела, что произошло. Папа сидел за компьютером в маленькой комнате и тоже ничего не знал. Я представил, как мама войдёт, увидит сломанную палку, сделает страшные глаза, начнёт быстро и громко дышать, а потом скажет: «Я же говорила!» И будет ругаться.

Я взял две половинки палки и быстро спрятал их под диван. Не знаю, почему. Просто взял и спрятал.

Вечером мама опустила жалюзи цепочкой и захотела их закрыть.
– Андрей, прикрепи палку на место, – сказала она папе строго.
– Прикреплю, – ответил папа, не вставая из-за компьютера.
– Ты и вчера обещал, что прикрепишь.
– Я и сегодня не отказываюсь от своего обещания. Прикреплю, – заверил папа.
– Прикрепи сейчас! – потребовала мама.
Она всегда хочет, чтобы всё делали сейчас. Из-за этого у неё с папой… ну, эти… разногласия. Разногласия – это когда ругаются.
– Ну, хорошо, хорошо, – сердито сказал папа и спросил: – А где она?
– Не знаю, – сказала мама тоже сердито.
– Где палка? – спросил папа у меня.
– Не знаю, – сказал я.

– Честное слово? – уточнила мама.
– Честное слово, – кивнул я.

Все стали искать палку от жалюзи. И я тоже искал. Мы искали в спальне, искали в углу, где лежат мои игрушки, искали на кухне, где стоят баночки с перцем и сухим укропом, а мама даже выглянула на балкон. Только под диван никто не посмотрел.

Прошло много дней. Может, пять, а может, три. Папа привёз меня из садика, мы вошли в дом, и я снял ботинки: один правильно, развязав шнурки, а второй неправильно – вытащил ногу из завязанного ботинка. И я уже хотел побежать в комнату и, как обычно, прыгнуть и повиснуть на маме, чтобы она сказала: «Я тебя уроню, ты стал большой и тяжёлый!» – но вдруг увидел: у мамы очень строгое лицо. Она стояла и смотрела на меня так серьёзно, что виснуть на ней мне перехотелось.

– Что это? – спросила мама.
Я хотел сказать: «Палка от жалюзи, разве ты не видишь?» — но почему-то промолчал.
– Это ты сделал? – спросила мама.
– Нет, – сказал я.
Про то, что врать нехорошо, особенно маме, я не забыл. Но мой рот опять открылся вроде как сам собой, а язык сам сказал: «Нет».
– Нет? – переспросила мама.
– Нет, – повторил я.
И подумал: «Сейчас начнет ругаться…» Но мама не начала ругаться и даже остановила папу, который вдруг тоже хотел начать ругаться. Она положила ему руку на плечо и сказала:
– Не надо, я с ним поговорю.
Потом она повернулась ко мне и сказала очень спокойно:
– Малыш, дело не в палке. Я тебе поверила, а ты меня обманул. Это очень обидно и больно, когда тебя обманывают любимые люди.

А мне вдруг стало так грустно и так жаль маму, что захотелось плакать. И я заплакал, но никто не обращал на меня внимания, и скоро слёзы кончились. Они всегда быстро заканчиваются, когда никто не смотрит.

Весь вечер мы с мамой были грустные, даже за ужином. Когда пришло время спать, я грустно почистил зубы, грустно надел пижаму и очень грустно лёг в кровать. Потом я выключил свет и стал думать о том, как мне жаль маму. Я лежал и думал: «Хоть бы она пришла, и тогда я скажу, что больше не буду обманывать. Никогда-никогда… Хоть бы она пришла».

И она действительно пришла! Села на край кровати, погладила меня по голове и сказала:
– Ты же больше не будешь, правда?
– Никогда-никогда! – сказал я и заплакал.
– Я верю, – сказала мама и поцеловала меня в лоб. – Хочешь, сказку расскажу?
– Расскажи лучше, как ты была маленькой, – попросил я.

– Хорошо, – сказала мама. – Давным-давно, когда мне было пять лет, я жила летом у бабушки. Там было хорошо: большой двор, много деревьев и заросли малины. Настоящей красной малины, такой, как я покупаю тебе в магазине. И малина эта так разрослась, что даже у соседей за забором были кусты. Пролезть в них могла только я, такие плотные были заросли. А ведь они ещё и колючие, знаешь?
– Нет, – честно сказал я. – Малина же всегда в коробочках в магазине, без кустов.
– Точно. Ну, дело не в этом. У моей бабушки был гребень для волос, красоты необыкновенной. Весь золотой – витым полукругом, очень похожий на корону принцессы. Только в некоторых местах золотая краска облупилась. И вот однажды я играла, играла, да и сломала случайно эту красоту пополам. А он вообще-то ценный был – как память, подарок бабушкиной сестры. Взяла я две золотые половинки и забросила подальше в соседскую малину. Бабушка хватилась, а гребня-то и нет! «Ты не брала?» – спросила меня. «Нет», – сказала я. Не знаю, почему. У меня как будто рот сам собой открылся и сказал: «Нет». Бабушка искала везде: в доме, во дворе, в саду. Всё напрасно. А на следующий день пошла к забору, соседку позвать, видит, а гребень лежит там, в малине и предательски сверкает на солнце. «Зачем ты это сделала?!» – ругалась бабуля. А я залезла под кровать, забилась в пыльный угол и смотрела на бабушкины ноги в клетчатых тапочках. Белое вышитое покрывало опускалось до полу и скрывало меня.

И тут я всё понял!
– Мама, и тогда ты тоже заплакала?
– Конечно, я ведь очень любила бабушку.
– Да, да, я понимаю!
– Понимаешь? Ты тоже любишь бабушку и нас с папой?
– Нет, я понимаю, что такое генетика!
– Генетика? – переспросила мама.
– Ну, да! Помнишь, я тебя спрашивал про генетику?
– Помню… – сказала мама и почему-то весело засмеялась.

Она тоже всё поняла. А вы поняли?