Девочка Элиза очень любит свою бабушку-художницу, несмотря на все её
странности. Да и как не любить, если с бабушкой можно разговаривать о чём угодно и играть наизусть все пьесы Шекспира? Но время идёт, и бабушка всё больше нуждается в помощи — она почти не может передвигаться самостоятельно. Без поддержки Элизы бабушке Эе, решившей перехитрить смерть, ни за что не удастся воплотить свою мечту, а мечтает она о чём-то совершенно невероятном…

В Издательском доме «Самокат» выходит книга известной итальянской детской писательницы Сильваны Гандольфи, лауреата премии Г.-Х. Андерсена (1996). Это философская сказка о том, что в любой момент своей жизни каждый может воплотить свою мечту, если рядом есть хоть один человек, способный понять и поддержать.

БАБУШКА ЭЯ: Туловище, руки и ноги у меня толстеют, кожа становится грубой и смуглой, волосы выпадают, а спина всё сгибается и сгибается… Если вы думаете, что я просто превращаюсь в дряхлую никчёмную старуху, оставьте меня в покое: я должна узнать, каково это — быть твердым снаружи и мягким внутри.

ЭЛИЗА: Бабушка у меня со странностями, может, даже больна. Но посоветоваться мне не с кем: с мамой приходится держать язык за зубами. Если расскажу ей, она снова упрячет бабушку в психушку.
ЭЛИЗИНА МАМА: Да, это правда… Но тогда она представляла опасность для самой себя, она была… была не в себе. Надеюсь, Элиза не в неё.
МАКС: Своим внушительным доисторическим видом черепаха распугала бы монстров из моих ночных кошмаров лучше любой рептилии.
АВТОР: Почему Венеция и Альдабра? Возможно, потому что у самого красивого города в мире и острова в Индийском океане есть кое-что общее: лагуна. А в лагунах, как известно, совершаются чудеса.
ШЕКСПИР: Мы знаем, кто мы такие, но не знаем, кем можем стать.

Глава первая

Каждый раз, шепча эту фразу, бабушка Эя буравила меня своими карими глазами. Её легкий акцент становился более заметным, и слова звучали таинственно. Я напрягалась, точно тетива лука, сжимала губы и смотрела на неё не дыша. Мы соревновались, кто дольше выдержит взгляд.

После напряжённой паузы бабушка хватала меня за руку и шёпотом, обдавая ароматом плюмерии и пряностей, принималась рассказывать легенду о древнем народе на краю света, где женщины, стоило им только захотеть, могли не умирать вовсе. Они просто превращались во что-нибудь другое. В этом-то вся и хитрость: не умирать, а перевоплощаться. Штука, конечно, не из легких, но по силам каждому. Бабушка тоже однажды попробовала, но у неё не очень-то получилось. А если начистоту, «провалилось ко всем чертям». Так говорила она, усмехаясь.
— А ты во что хотела превратиться, бабушка?
— Никак не вспомню.
— Может, в сирену? — подсказывала я, вспомнив картины, которые рисовала бабушка. Очень часто на них появлялись девушки с серебристыми рыбьими хвостами, танцующие в голубых волнах.
— В сирену? Похоже на то. К сожалению, у меня ничего не получилось. Сирены… Я даже не совсем уверена, что они существуют!

Она улыбнулась, но потом опять стала серьёзной.
— Понимаешь, Элиза, перевоплотиться можно только в то, с чем мы уже в глубине души сроднились.

Бабушка Эя рассказывала легенды и мифы так, будто делилась тайной за семью печатями. Чем причудливее были её истории, тем больше хотелось им верить.

Бабушка круглый год ходила в белом. В двадцать лет она приехала в Венецию из Англии и тут же по уши влюбилась в рабочего с Арсенала, отца моей мамы. Ради него она без колебаний бросила многообещающую карьеру лондонской актрисы. Они поженились, потом дед умер, оставив её одну с маленькой дочкой. Чтобы как-то зарабатывать на жизнь, Эя принялась рисовать изящные картинки с видами Венеции, как с коробки шоколадных конфет, и продавать их туристам. Она никогда больше не покидала этот город.

Я заходила к ней чуть ли не каждый день. От её дома до моего полчаса быстрым шагом. До причала «Челестия» всё шло гладко. Но, миновав причал и ступив на металлические мостки, тянущиеся вдоль высокой кирпичной стены, я ускоряла шаг. Росписи, покрывавшие старые стены Арсенала, были слишком яркими, грубыми и напоминали о войне. Поэтому, шагая по узким мосткам, я отворачивалась от них и смотрела на лагуну. Волна откатывалась, открывая узкую полоску грязи и мусора. Битые кирпичи, ржавые урны, сиденья растасканных машин, покрытые водорослями. Казалось, вместе с мусором прилив может вынести всё что угодно. Я внимательно вглядывалась, не сверкнёт ли что-нибудь на этом странном пляже. Мой взгляд подолгу задерживался на бутылках: сквозь грязное стекло я пыталась разглядеть, что внутри. Вдруг послание? Мне ужасно хотелось явиться к бабушке с письмом от потерпевшего кораблекрушение на другом конце света. Она обожала такое.

Но спуститься вниз, чтобы заглянуть в эти бутылки, я, конечно, не решалась. Прогнивший деревянный причал чуть поодаль, у острова, на котором находилось кладбище, отбивал у меня всякую охоту. Он торчал над мутной водой, кренясь, будто пьяный, и наводил меня на странные мысли. А вдруг под пристанью в тухлых водорослях застряла голова утопленника?

Дойдя до середины мостков, я невольно начинала бежать. Неслась мимо ангара с замурованными окнами, даже не заглянув в щели между кирпичами. Конечно, пару раз, воспользовавшись моментом, когда мимо проходили люди, я украдкой заглядывала внутрь. В присутствии прохожих я даже осмеливалась остановиться.

В тот день я не встретила прохожих, поэтому замедлила шаг, только когда в конце мостков показались выстроившиеся в ряд домишки Казармы. Среди них было несколько обитаемых, с ухоженными садиками, утопавшими в кустах роз. Но большая часть годами стояла с заколоченными окнами, а вместо роз тут росла дикая ежевика. На длинных верёвках всегда сушилось бельё: трусы, носки, старые негнущиеся штаны, хлопающие от ветра на фоне лагуны. Казалось, его не снимают неделями.

Людей на улице я видела очень редко: лишь иногда кто-нибудь копошился у дома. Случалось, они приветствовали меня коротким кивком. В основном старики — детей было мало, да и те необщительны. Стоило мне посмотреть, как они играют, дети тут же без улыбки и без враждебности уходили прочь. Поэтому я решила никогда не останавливаться.

Впрочем, самая страшная часть пути была ещё впереди.
Как обычно, в тот день я почувствовала себя Красной Шапочкой, которая бредёт по опасному лесу к бабушке. Я тоже несла «пирожок и горшочек масла», только не в корзинке, а в пластиковой коробке. К счастью, до сих пор мне не попался ни один волк.

Как странно, подумала я тогда. Почему мама никогда меня не провожает? Не кажется ли ей, что тут опасно? Неужели она не знает, как здесь безлюдно и неуютно? Нет, в том-то и дело: она никогда не была в этих местах.
Неожиданно в голове у меня промелькнули две мысли.

Первая: у меня супербабушка. Бедная и очаровательная. От которой пахнет цветами плюмерии. Которая умеет потрясающе рассказывать истории. Которая верит всему, что ей говорят, и никогда меня не ругает. Всем бы такую бабушку.

Вторая: мама, единственная дочь, никогда не проходит по железным мосткам, чтобы навестить бабушку. А бабушка, у которой в целом свете нет других родственников, кроме нас, никогда не приходит в гости…