Ирина Зартайская — автор совсем ещё молодой. Она пробует себя в редком жанре маленькой сказочной притчи. Её героями обычно становятся вещи, игрушки, явления природы, которых она наделяет живой душой или человеческим характером. Когда-то популяризатором и вдохновителем этого жанра был писатель Феликс Кривин, многие пытались писать в том же духе, но бросали на полуслове. Трудно придумать что-то новое, трудно найти необычный сюжет, а самое главное — очень трудно отыскать свою интонацию.

Ирина Зартайская только начала поиск. Кому-то её сказки могут показаться слишком сентиментальными, зато у них всегда неожиданная концовка. Неожиданная для читателя — сама-то автор, скорее всего, двигается как раз от конца к началу, потому что развязка в таких притчах самое главное.

Параллельно Ирина пишет маленькие детские рассказики — порой весёлые, порой лирические, всегда замечательные. Миниатюра давно уже стала популярным жанром в литературе для малышей. Есть в ней что-то от стихотворения — короткого и ёмкого. Особенно важна здесь речь персонажей. Она должна быть живой и знакомой, должна звучать именно так, как говорят малыши.

Сказки и рассказы Зартайской рассчитаны и на детей, и на взрослых. А это — одно из замечательных свойств современных книг для детей: в них есть наивная взрослость или ребяческая серьёзность. Обычно это характерно для молодых писателей — они ведь и сами ещё находятся в некоем «полувозрасте», только приглядываются к взрослости, вспоминая своё недавнее детство. Мне иногда хочется, чтобы время остановилось и эти молодые писатели так бы и не взрослели, всегда оставались бы простодушными и искренними.

Сказочнику и то и другое просто необходимо: простодушие даёт веру в написанное, а искренность превращает чтение в чудо. Даже когда истории получаются грустными. Вспомним классику — Андерсена, например. В конце концов, что за детство без грусти и печали?

Миниатюры Ирины Зартайской хороши ещё и тем, что в них нет никакой дидактики, они ничего не навязывают читателю, и если чему и учат, так подспудно, через незаметные, но точные детали. А вот это уже признак настоящей литературы.

Подруги

Они с самого раннего детства были подругами. Катя и Маша. И если спросить сейчас у Кати, когда в её жизни первый раз появилась Маша, то она не сможет вспомнить — так это было давно.

У них всегда были общие секреты, которыми они делились друг с другом шёпотом, сидя под столом. Катя всегда говорила «Тс-с-с!!!» и приставляла указательный пальчик к губам — и Маша молчала.

Когда они играли, то время летело для них незаметно быстро, как будто кто-то переводил стрелки часов специально, чтобы им не осталось времени побыть вдвоём.
Куда бы Катя не шла — Маша была рядом с ней. Они смеялись и называли друг друга сестрёнками.

Но годы шли и шли, вперёд и вперёд… И однажды морозным зимним вечером Катя посмотрела на свою подругу, приложила указательный пальчик к губам и сказала:
— Я так повзрослела, а ты так постарела…

И ушла.

А Маша осталась сидеть одна в тёмной комнате. Она молчала, а по её пластмассовым щёчкам тихо катилась невидимая кукольная слеза…

Вещь

В коридоре, на самой верхней полке, где всегда было темно и пыльно, лежала вязаная оранжевая шапочка с беленьким помпончиком. Шапочка лежала там и зимой и летом… Она лежала там всё время, просто потому, что про неё забыли.

Иногда шапочка слышала, как там внизу её хозяйка Валя сетует на то, что ей совершенно нечего надеть и что на улице такой холод, а нормальной шапки нет. В такие минуты шапочке хотелось крикнуть: «Ну как же?! А я?! Вот она я!» А Валя только возмущалась и уходила, хлопнув дверью.

И вот однажды дверь так сильно захлопнулась, что шапочка свалилась вниз, на пол. И тут же её схватил в зубы Енька, стал носиться с ней по квартире, и играть, и весело тявкать… Шапочке не слишком-то это понравилось, но всё же ей было веселее, чем в одиночестве лежать на тёмной гардеробной полке.

Когда вечером Валя вернулась домой, по всему дому тут и там валялись оранжевые нитки, Енька мирно спал на своем коврике, а под его лапой лежал маленький скомканный грязный помпончик.

Рыжик

Во дворе дома номер 17 по улице Кошкина жил Кот Рыжик. Рыжик был не похож на других дворовых котов, которые спали в подвале на тёплой трубе, потому что он всегда оставался на асфальте и ужасно не любил умываться. Но в этом его можно было понять: ведь после каждого дождя у него смывалась то лапка, то ушко и поэтому он всё меньше и меньше становился похож на Кота. Вот после сегодняшнего ливня, например, у него совершенно стёрся носик и правые усики. Рыжик печально смотрел в небо на проплывавшие тучи и думал, что скоро, наверное, совсем исчезнет.

Возможно, именно так и случилось бы, если бы в доме номер 17 по улице Кошкина, во втором подъезде справа, не жила Девочка Катя, которая очень любила гулять по воскресеньям после обеда. (А надо сказать, что, когда Кот Рыжик печально смотрел в небо и думал, что скоро, наверное, совсем исчезнет, было именно воскресенье и именно это самое «после обеда».) Поэтому Девочка Катя затянула покрепче резиночку для волос, поправила на ней рыжий бантик, застегнула беленькие сандалики и, поцеловав бабушку, выбежала во двор.

И в то время, когда она обходила одну за другой лужи, она увидела нарисованные на асфальте круглые рыжие глаза. Другая девочка на её месте, наверное, прошла бы мимо, но ведь эта была именно Девочка Катя, поэтому она остановилась и сказала:
— Ой! Зайчик!

Кот Рыжик очень удивился, но возразить не смог. А девочка Катя в это время нашла отколовшийся от кирпича кусочек и старательно вырисовывала на асфальте большие заячьи уши, лапки, хвостик и усики.

Во дворе дома номер 17 по улице Кошкина жил Рыжий Зайчик…

Злой дядя

Жил-был один Злой Дядя в очках. Очки от Дядиной злости всё время запотевали, так что ему частенько приходилось протирать их сухой тряпочкой. И ещё у него была борода, которую ему постоянно приходилось стричь, ведь, как известно, у злых людей она растёт очень быстро. Вот так он и жил: только бороду пострижёт — уже очки запотели. Протрёт очки, а за это время борода уже до плеч.

От этого непрерывного процесса он злился ещё больше и бегал по квартире, злобно хлопая дверьми. Однажды мне это всё надоело, я подошёл к нему и сказал:
— Папа, ну чего ты злишься?

Злой Дядя хотел на меня прикрикнуть, но потом одумался и даже немножко улыбнулся.
С этого момента у нас в квартире поселился Добрый Дядя, которого я очень люблю и иногда протираю ему очки — на всякий случай.

Я люблю военных

Я люблю военных. У них форма. А ещё у них есть мужество и отвага. Это мне папа сказал, когда мы новости по телевизору смотрели:
— Смотри, у них есть мужество и отвага!

Я смотрел-смотрел — ничего не увидел. Знать бы ещё, как они выглядят… Наверное, это то, что у военных на голове. У одного мужество — с ленточками, у другого отвага — с козырьком… Или то, что на форме прицеплено: цепочка мужества, звёздочки отваги… Да нет, не похоже.

Я уж было вовсе отчаялся понять, что это такое, когда в комнату зашла мама:
— Так, ну кто сегодня моет посуду? — строго спросила она.
Папа поглубже уселся в кресло и сжал в руке пульт от телевизора, а я встал и сказал:
— Я!
— Вот это мужество! — восхитился папа.
— Какая отвага! — всплеснула руками мама.
И я понял — военные всегда моют посуду.

Ветряной колокольчик

«Дзын-н-нь…» — сказал про себя Ветряной Колокольчик и вздохнул.

За окном мела метель, ветер гонял снег и вертел снежинки. А там, где висел Колокольчик, ветра не было вовсе.

На веранде старого деревенского дома было темно, пыльно и тихо. Лишь изредка легонько похлопывала замком дверь, и слегка приподнимался тюль на заклеенном окошке. В такие минуты Колокольчик пытался уловить хоть немного ветра, но все его попытки оказывались тщетны.

Так было каждую осень, зиму и даже весну.

Зато приближения лета Колокольчик ждал с нетерпением. Ведь именно тогда приезжали из Города Люди. Они-то и привозили с собой ветер. Колокольчик каждый раз трепетал, когда слышал их неспешные шаги по деревянной лестнице, потом звон ключей, несколько оборотов замка… И на веранду радостно врывался ветер:
«Приве-е-ет!» — гудел он.
«Дзин-н-н-нь!!!» — радостно отвечал ему Колокольчик.

Но в то лето Люди не приехали. Не приехали они и на следующее. И когда Колокольчик уже совсем было отчаялся, на ступеньках послышалось знакомое шарканье… Со скрипом отворилась забывшая о том, что ещё может открываться, дверь… И на пороге появились Люди, а затем, расталкивая их, с шумом влетел ветер.

Но Колокольчик даже не обратил внимания на его громогласный «Приве-е-е-е-ет!» и ответил как-то тише, чем обычно, потому что его внимание привлекло совсем другое.

На пороге, неуверенно держась за Людей, стоял Маленький Человек. Он изумлённо смотрел на Колокольчик своими большими чистыми глазами и показывал в его сторону маленьким пальчиком.
— Это Колокольчик, — сказали Люди, и Маленький Человек улыбнулся.
— Коякочик, — невнятно вымолвил он.
Колокольчик весело зазвенел, а Маленький Человек звонко рассмеялся.

Незаметно пролетело лето, и когда Колокольчик увидел, что Люди собираются в Город, ему стало очень грустно. Он подумал об осени и о зиме… И ещё о том, как же долго ждать следующего лета.

Люди уже стояли на пороге, в последний раз впуская на веранду ветерок, когда Колокольчик зазвонил им на прощанье. В этот момент Маленький Человек обернулся, посмотрел на него, и в его больших глазах показались слёзы.
— Коякочик… — шмыгнул он носом.

Тогда Люди улыбнулись, сняли со стены удивившегося Колокольчика, и протянули его Маленькому Человеку, просиявшему от радости.

Теперь Ветряной Колокольчик живет в Городе, на Балконе. И когда к окошку подбегает Маленький Человек, Колокольчик старается зазвенеть особенно громко. Примерно вот так:

«Дзин-н-н-н-нь-дильнь-динь-динь!!! Дзин-н-н-н-нь-дильнь-динь-динь!!!»

Осень

 — Да кому он вообще нужен! — возмутился человек в черном берете.
— И зачем его сюда поставили, спрашивается? — фыркнула рыжеволосая девушка, поправляя на ходу туфельку, чтобы не отстать.

Когда их шаги стихли, он горько вздохнул. От этого свет задрожал и, как ему показалось, стал ещё тусклее. Ну да, может, он и не самый яркий фонарь в этом городе, но ведь разве он в этом виноват? Он старается светить изо всех сил, как раньше! Почему же у него ничего не выходит? Ведь он прекрасно помнит то время, когда люди, проходя мимо него, жмурились.

Теперь же бледный свет еле освещал почерневший от дождя асфальт. Фонарь уже знал все неровности на дороге, пересчитал все камушки и теперь думал, чем бы ему заняться. В этот момент на асфальте показалось что-то оранжевое (или красное?), он никак не мог понять, что это и как здесь очутилось — ведь он не слышал никаких шагов. Его поставили здесь с начала лета, и он уже научился различать шаги человека и животного, но это было нечто иное…

Пока Фонарь размышлял, Нечто Иное принялось вертеться, кружиться, смеяться и… летать!
— Ты кто? — осторожно спросил Фонарь.
— Я? Кто я? Вот забавно! Ты целое лето простоял рядом со мной, а теперь спрашиваешь, кто я? Нет, это действительно смешно!
И Что-то засмеялось так громко, что Фонарю стало не по себе. Как же так? Не мог же он не замечать Этого раньше!
— Простите, но я вас не помню… — свет почти совсем погас, так Фонарь расстроился.
— Нет-нет!!! Только не гасни! Без тебя так страшно! — оранжево-красное мелькнуло совсем близко. — Это же я, листочек, я просто поменял цвет! Видишь, теперь я похож на тебя! Здорово, да?

Ну конечно, как же Фонарь его не узнал! Ведь листочек каждую ночь жался к нему и приятно щекотал.
— А почему ты изменился? — мигнул Фонарь.
— Так ведь осень! Разве ты не знаешь? Осенью всё меняет цвет!

«Осень? Так значит, и я тоже меняю цвет! — догадался Фонарь. — Вот здорово!»
Он огляделся, но листочка нигде не было видно.
— Эй! Ты где?
Нет ответа… Только дождь и ветер перешёптывались, как будто что-то затеяли.

Фонарь опять остался один. Но ему уже не было так грустно. Теперь он знал, что он просто МЕНЯЕТ ЦВЕТ!

Я сказал

Я сказал:
— Пш-ш-ш! — и у мамы на плите сбежало молоко.

Тогда я сказал:
— Дзынь! — и со стола упала тарелка.
— Трам-пам-пам! — сказал я, и заиграла музыка.

Совсем развеселившись, я хотел было сказать «Бум!» или что-нибудь в этом роде, но прибежал папа и сказал:
— Тс-с-с-с! — и мне пришлось замолчать.

Колыбельная для волчонка

Баю-бай сидел у себя в люльке, когда в дверь осторожно постучали.
— Войдите… — сказал он как можно громче и, приподнимаясь, задел головой погремушки.

На пороге появился маленький Волчонок, робко поправляющий растрепавшуюся от ветра шерсть. Глазки-пуговки смотрели испуганно, но с интересом:
— Это вы Баю-бай?
— Я… — Баю-бай отодвинул в сторону бутылочку с молоком и потихоньку выбрался из-под одеяла.
— Это очень хорошо… — Волчонок замялся. — Мама сказала, что вы мне объясните…
Тут он набрался смелости и выпалил:
— Почему в колыбельной поют:

Придёт серенький Волчок
и укусит за бочок!

Ведь я никого кусать не хочу!

Баю-бай плюхнулся обратно в одеяло и вздохнул. Когда-то, придумывая колыбельную, он ужасно долго мучился именно над этой строчкой, ему никак было не найти рифму к слову «бочок». «Волчок» — единственное, что пришло в голову. А волки обычно кусаются. Вот он и…
Баю-бай взглянул на Волчонка, переминающегося с лапы на лапу в ожидании ответа.
— А ты бы как спел? — спросил он.
— Ну, я бы спел…

Придёт серенький Волчок
И обнимет за бочок!

Баю-бай залез под подушку и достал оттуда маленькую зелёную тетрадку с надписью «Колыбельные».
— Сейчас исправим! — улыбнулся он.
Волчонок зажмурился от радости…

Когда он открыл глаза, вокруг было темно.
Волчонок испугался и закричал:
— Мама-а-а-а!
— Что случилось, малыш?
Мамин голос был совсем близко, и Волчонку стало спокойнее.
— Баю-бай обещал мне, что исправит песенку, и вдруг исчез…
Мама ласково лизнула Волчонка за ухом:
— Спи, мой хороший… Я уверена, что он выполнил свое обещание.
И, когда Волчонок, засыпая, перевернулся на бок, он услышал тихий мамин голос:

…Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краю…
Придёт серенький волчок…
И обнимет за бочок…