Анника Тор — автор знаменитой серии книг о еврейских девочках Штеффи и Нелли, которые попадают в Швецию из Австрии во время Второй мировой войны. «Правда и последствия» — тоже книга о девочках-подростках. Живут они, правда, во вполне благополучной современной Швеции. И, казалось бы, ничто не вынуждает их совершать те ужасные поступки, которые они сами потом не могут ни объяснить, ни оправдать.

Анника ТорКогда начался учебный год, я болела. Калле заразил меня и Антона ветрянкой, и нам пришлось сидеть дома, пока не подсохнут прыщики. В другое время я бы даже обрадовалась: учусь я средне, в математике вообще ничего не понимаю, пятёрка только по физре.

Но сейчас мне не терпелось вернуться в школу. Весь июль мы с Антоном были у папы в Даларне; когда вернулись, Сабина уехала в лагерь — так и получилось, что мы с ней не виделись почти два месяца. Два месяца — долгий срок для тех, кто привык общаться каждый день.

Я хотела взять Сабину с собой в Даларну, но папина новая жена не разрешила. Она и нас с Антоном пригласила, скрепя сердце, только потому, что папе не смогла отказать.

Из Даларны я два раза писала Сабине, правда, ответа не получила, но это не странно — Сабина терпеть не может писать письма. Зато из лагеря она прислала мне открытку. На ней были изображены два щенка, под картинкой слова: «О таком друге, как ты, все только мечтают». На обороте Сабина написала несколько слов про погоду, про то, что они каждый день купаются, ну и всё в таком духе.

Я проболела целую неделю, на улице было жарко, прыщики чесались, Антон, как обычно, всех доставал. Мама мучилась от мигрени, Калле кричал, что, раз мы с Антоном дома, он тоже не пойдёт в садик.

Я пыталась звонить Сабине, но телефон у них был отключён. Значит, её мама опять забыла оплатить телефонные счета.

Мои прыщики подсохли быстрее, чем у Антона. Так ему и надо, не будет вредничать. В первый день после болезни я пришла в школу рано, без четверти восемь, хотя уроки начинались только в десять минут девятого.

Во дворе не было ни души, даже первоклашки в своих ярко-зелёных или алых кепках ещё не появились.

Я забралась на комплекс и там уселась. Лазать я люблю, к тому же сверху хорошо видно обе школьные калитки. Хотя Сабина, конечно, появится со стороны Готландской улицы, ей оттуда ближе.

Скоро начали приходить ребята, сначала маленькие, потом те, кто постарше. Я надеялась, что одноклассники меня не заметят. Я хотела, чтобы мы с Сабиной встретились без посторонних, только я и она. Мы так давно не виделись, мне нужно было столько ей рассказать!

Я сидела на верхней перекладине лестницы и ела мармелад, купленный по дороге в киоске дяди Измета.

Потом я перекувыркнулась и повисела немного вниз головой. Я люблю висеть вниз головой и смотреть на перевернутые дома, людей, деревья и машины на соседней улице. Как будто весь мир перевернулся.

Мир перевернулся, и это совсем не весело.

Пока я висела, кто-то подошёл. Лица видно не было, потому что, когда висишь вниз головой, смотреть вблизи трудно, но я поняла, что это Карин. В такой жуткой одежде ходит только она. И только у неё в шестом классе такая большая грудь.

«Смотри, какие сиськи!» — толкали друг друга в бок мальчишки ещё в четвертом классе, когда Карин снимала в раздевалке куртку. С тех пор её грудь ещё выросла и стала такой большой, что, даже если бы Карин по-другому оделась и не сутулилась, грудь её всё равно смотрелась бы уродливо.

Эту-то огромную грудь я и увидела прямо перед собой, болтаясь вниз головой на комплексе.
— Привет, — сказала Карин. — Ты болела?

Я приняла обычное положение.
— Да, — сказала я, глядя не на Карин, а на калитку со стороны Готландской улицы.

Ну где же Сабина?!

Карин не уходила.
— Хочешь мармелада? — спросила я.
— Хочу. Спасибо.
Двумя пальцами я достала из пакетика одну мармеладину и протянула Карин, но только она хотела её взять, как я тут же отдернула руку. Так я проделала дважды, потом разжала пальцы, и конфета упала в песок.
— Хочешь — бери, — сказала я.

Карин насупилась. Но не ушла.

Тут показалась Сабина.

Я ещё издали увидела и узнала её. По походке, по длинным, до плеч, тёмным развевающимся по ветру волосам.

За лето они ещё немножко выросли. Сабина вроде бы не изменилась, и всё же стала какой-то другой.

Она была одета в узкие джинсы и белую футболку, такую короткую, что из-под неё виднелась полоска загорелого живота. На голове были наушники, на поясе — плеер.
Я поднялась в полный рост и замахала рукой:
— Сабина!

Сабина меня не услышала — наверно, музыка играла слишком громко. Не заметив меня, Сабина прошла мимо лестницы. Я обернулась.

Они чмокали друг друга в щечку.

Сабина и Фанни.

Потом Сабина сняла наушники, взяла Фанни под руку, наклонилась к ней, и они вместе пошли по школьному двору. А я вспомнила двух щенков с открытки, которую Сабина прислала мне из лагеря. О таком друге, как ты, все только мечтают.

Голова у меня закружилась, сердце закололо — и чтобы не упасть с лестницы, я обеими руками вцепилась в перекладины, так сильно, что даже косточки побелели.
Зазвонил звонок. Я не двигалась. Карин тоже.
— Звонок, — сказала она. — Ты идёшь?
Тогда я спрыгнула с лестницы, приземлилась на четвереньки и с низкого старта рванула к школе.
— Брысь! — крикнула я, пробегая мимо Карин.