— Папа! Папа! Папа! — заорал я, да так, что папа прямо подскочил. — Отойди от улитки! Отойди от улитки! Ты её раздавишь!

Папа обернулся, улыбнулся хитро-прехитро и сделал вид, что хочет дотронуться до улитки.

Так он меня дразнил.
— Не надо, папа! Пожалуйста! Оставь эту маленькую улиточку в покое!

Она лежала посреди прерий, в зарослях вереска, колючек и жёсткой синеватой травы, и, скорее всего, думала о том, как ей повезло родиться в таком красивом букете. Ей наверняка было невдомёк, что букет — это совсем даже не букет, а целое поле остролистых кустиков, маленьких рогатых цветочков и зелёных шапочек мха. Она не знала, что вокруг, вдали, спят, упираясь коленями в небо — горы. И что крохотные деревца на их вершинах напоминают неподвижные стада баранов. Или овец.

Я радовался, что я не улитка, и могу видеть всё в полный рост. Я радовался тому, что скоро начнётся закат, и жёлтые головы деревьев превратятся в тысячи сияющих солнц. А ещё я радовался, потому что папа не тронул улитку.

Мой папа биолог. Он изучает растения и животных. Поэтому иногда ему приходится, ну как бы это сказать, распиливать лягушек, уток там всяких, змей, ну, чтобы посмотреть, что у них внутри. Он совсем не злой, мой папа, нет. Просто у него такая работа. Как у лесоруба. Поэтому на прогулки я с ним ходить иногда боюсь. Но в этот день всё было хорошо, лучше, чем обычно. Папа обходил улиток стороной, а я долго-предолго на них смотрел, надеясь разглядеть их крохотные славные мордочки.

И вдруг папина знакомая, которая поехала с нами на прогулку, кое-что сказала. Кое-что, что я совсем не понял. Сперва я даже в ухе поковырял на всякий случай. Ну, кто знает, может, я долго не мылся и теперь начинаю глохнуть? Но папина знакомая повторила свои слова ещё раз, и теперь у меня не осталось никаких сомнений в том, что она сказала: «Я ХОЧУ УМЕРЕТЬ». Она произнесла это довольно весело или даже беззаботно, так, словно «умереть» было чем-то вроде «поесть», «поспать» или «почитать книжку». Интересно, зачем ей понадобилось умирать? В такой чудесный вечер, в таком прелестном перелеске. И как именно ей хотелось бы это сделать? Чтобы ей оторвали голову или чтобы её пронзили кинжалом, как в фильме про пиратов? Я посмотрел на папу, ожидая от него удивления. Но папа вместо удивления кивнул, улыбнулся и ответил: «Да».

Мы сделали несколько шагов вверх по склону и решили устроить пикник. Разложили на камнях свои вещи, постелили салфетки и папину куртку. Я достал из рюкзака жареного цыплёнка с помидорами, и тут…
— Ой, папа, папа, папа! Ещё одна улитка! Папа!
Папа наклонился к земле и прищурился.
— Папа, отойди от улитки! Прошу тебя! Только не это. Отойди от улитки, ей надо к своим улитятам, домой.
Папа в ответ потрепал меня по волосам.
— Доставай нож, будем делать бутерброды с цыплёнком. Твоя улитка почует запах еды, высунет голову и улыбнётся.

Я снова полез в рюкзак, он стоял на зелёном пухлом бугорке, за которым начиналось лавандовое поле. Вернее море — голубовато-фиолетовых цветов, которые сливаются в одну большую сиреневую волну и роятся, как стая волшебных пчёлок. У меня перехватило дыхание, а папина знакомая вдруг опять сказала свои непонятные слова: «Я хочу умереть».

Да что же это такое? — подумал я. Какая глупая, несмышлёная знакомая! Надо, наконец, объяснить ей, что умирать здесь совсем не здорово. С этой мыслью я бросился к папе и закричал:
— Папа! Давай ты распилишь эту тётю пополам, а улиток и лягушек больше трогать не будешь?
Папа с ужасом на меня посмотрел, а его знакомая засмеялась:
— Распилить! Ха-ха-ха-ха-ха, — и она закрывала лицо руками, чтобы нос не соскочил с места.
— Что смешного? — негодующе спросил я.
— Это уморительно смешно. Распилить! Я просто хотела остаться здесь навсегда, потому что здесь так красиво!

И они с папой вместе расхохотались, а я занялся приготовлением своего бутерброда.

Через пару часов солнце стало медленно заходить за горы. Это южное солнце — мне казалось, что оно перекатывается вперед-назад, как маятник, как прилив и отлив на море или как мятная конфета на языке. Она хотела умереть, папина знакомая, чтобы навсегда здесь остаться. А я хотел прожить ещё сто двадцать лет, чтобы, наконец, увидеть, как лавандовая улитка высунет голову и улыбнётся, сощурив маленькие сонные глаза.